Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского

Обаяние — в логике его мыслей. Лгать ему не выгодно поэтому.

И ПОЭТОМУ Я ГОВОРЮ, ГОВОРЮ, ГОВОРЮ, ПОКА НЕ ДОБИЛСЯ, ПОКА НЕ ПОДАВИЛ».

Для Смоктуновского один из ключей к образу: искренность Иудушки, его убежденность в своей непогрешимости. Иудушка не врет, он борется за правду. Он вещает истины, поминутно призывая в свидетели небеса. Он не обманывает, он убеждает призрачной логической вязью сплетений своих словес. Он опутывает слушателей, добиваясь желаемого не тем, что обманет собеседника, но «заговорит», «заворожит», «сгноит» в мутном бессвязном потоке пустословия, имеющего вид логически убедительный.

Причем демагогическое начало в Иудушке, по Смоктуновскому, качество не столько индивидуальное, сколько наследственное. Он — плоть от плоти головлевского дома. Для понимания характера героя Смоктуновскому важно, что Иудушка — не сам по себе, не «выродок» честной семьи, но звено в цепи поколений, сын и наследник целого рода:

«Знаменательный сын, предсказанный святым старцем».

Взаимоотношения с матерью, по Смоктуновскому, — важнейшие для становления характера и личности Порфирия Владимировича, становящегося Иудушкой-кровопийцей:

«ЭВОЛЮЦИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ЕГО С МАТЕРЬЮ. ОТ И ДО. С «МАМЕНЬКИ» — ДО ПРОКЛИНАЮ.

Она меня чувствует, но не понимает. Я — ее понимаю (в первую очередь), и это акт силы.

Преемственность методов: мать угнетала, так давай же буду делать to же самое,

Цепная воспроизводимость безнравственности».

В «Воскресении» у Льва Толстого князь Неклюдов видел свою невесту то как бы при лунном свете, и тогда казалась она ему и умна, и свежа, и хороша собой… А то как при солнечном: и он видел каждую морщинку на ее лице, видел, как взбиты волосы… В описании Смоктуновским его героя также есть это колебание «лунного» и «солнечного» освещения. При солнечном свете: «цепная воспроизводимость безнравственности». При лунном:

«Живая, обаятельная семья».

Эпитеты по отношению к семейству Головлевых неожиданные, применяемые чуть ли не впервые. Артист точно «забывает» о демагогии, о кровопийстве и возвращает привычный идиллический налет в описания и в восприятия: родительского дома, родового гнезда, семейных связей. Все известно о Головлеве и его обитателях? Пожалуй, но ненадолго зрителю надо и обмануться. Вдруг поверить в «обаятельную семью», в искренность произносимых речей. Чтобы тем больнее было крушение, развал, исчезновение. Увидеть в Порфише не Иудушку — «демагога на холодном глазу», а — «откровенного мальчика»:

«Деревенский, простой, темный, «немного» дремучий. Не хитрит.

Любящий, никого не обманывающий и очень непосредственный сын.

Я очень откровенный мальчик».

Смоктуновский обыгрывает тут детское прозвище своего героя («откровенным мальчиком», «Иудушкой» и «кровопивушкой» его прозвал старший брат Степка-балбес). Артист ищет в этой гремучей смеси демагога и «откровенного мальчика» натуру Иудушки, где иезуитский расчет так переплелся с чистейшей, искреннейшей убежденностью в совершенной невинности, что сам черт не разберет, где кончается демагогия и начинается душевное обнажение:

«Роль погружения, а не характеристическая проверка этого характера».

И тут в помощь возникают снова строки из Блока:

«Вот я времячко проведу, проведу,

Вот я темечко почешу, почешу».

А Блок. Двенадцать.

Кажется, что в блоковском стихе артист ловит не столько пугающий образ хвата и ухаря, решившегося дать себе волю погулять, сколько страшноватый качающийся ритм и предчувствие беды, которое принесут выпущенные на волю темные желания, потаенные страсти.

Смоктуновскому важна эта абсолютная дикарская, варварская, младенческая «неосознанность» в гадостях его героя. Он совершает свои гадости

«Почти ритуально».

Не думая, выполняя нечто привычное, чуть ли не с молоком матери всосанное.

Пометка на письме Иудушки Арине Петровне («Деньги, бесценный друг маменька, получил») — «Детскость, детскость». Не расчетливая «петелька», уловляющая маменьку, но доверчивая детская распахнутость: смотри, друг маменька, весь перед тобой, ничего утаенного нет.

Приехавший по вызову матери в Головлево, Иудушка навещает комнату больного отца:

«Отец — он больной, психопат, совсем сумасшедший».

Тем не менее артист помечает, что Иудушка

«Выходит от отца в слезах. ризы разорвать, жалея мать, готов».

В последних фразах Смоктуновский почти дословно цитирует роман: «…Порфирий Владимирович вышел из папенькиного кабинета взволнованный и заплаканный…» «Порфирий Владимирович готов был ризы на себе разорвать, но опасался, что в деревне, пожалуй, некому починить их будет». Подробную и громоздкую инсценировку артист еще расширяет на полях скрытыми цитатами из текста.

В сцене семейного суда над братом Степаном, чаще называемым в семье прозвищем Степка-балбес, промотавшим наследство, Смоктуновский выделяет несколько планов, которые «держит» его герой. План первый: дело, для которого собрали:

«Наступил момент, когда одного из двух братьев — убрать, увести от наследства, И потому не позволю матери быть непоследовательной».