Актриса

Не помню, когда именно ты прислал мне открытку из Лондона. Моя мать лежала в лечебнице, ожидая суда. Китти практически перебралась на Суитмаунт-роуд к племяннице, у которой были маленькие дети. Я осталась в доме одна. Ты прислал мне открытку с фотографией Чарльза и Дианы и ни словом не намекнул на случившееся с моей матерью, хотя все тогда только об этом и твердили. Снимок на открытке запечатлел помолвку пары: Диана в розовом шерстяном свитере, с румянцем того же цвета. На обороте ты написал: «Да поможет нам Бог».

Судя по всему, открытка пришла весной 1981-го. Летом все шумно обсуждали королевскую свадьбу, хотя мне хватало своих забот. Это было так на тебя похоже – и так меня злило – возвращаться к разговору, который в действительности мы никогда не вели, и поступать так, словно в моей жизни ничего особенного не случилось.

«Теперь я живу здесь», – написал ты и указал новый адрес (а я и старого не знала).

Мы увиделись через несколько месяцев после суда. Я собиралась бросить работу, хотя сама об этом еще не подозревала, и ничто во время того первого свидания не предвещало, что из этого может выйти что-нибудь путное. С парома я пересела на поезд – мы договорились встретиться в пабе неподалеку от Юстонского вокзала. В пабе я нашла столик между музыкальным автоматом и автоматом с сигаретами и сидела, изучая желто-коричневый ковролин у себя под ногами, но поднимала глаза, как только открывалась дверь. Заходили разные мужчины, и я приглядывалась к ним, на полном серьезе спрашивая себя: это тот, с кем я когда-то переспала, или нет. Им мог оказаться кто угодно. Я понятия не имела, как ты сейчас выглядишь.

Ты и в самом деле сильно изменился: подтянутый, с модной стрижкой. Сообщил, что работаешь в Сити, ну, не совсем в Сити, но это неважно, и занят типографским бизнесом; слишком много пустых разговоров и панибратства, не говоря уже о посиделках в пабе допоздна, и я еще подумала тогда, что это тебя убьет.

Ты отказался от бакенбард и социализма и превратился в мужчину в льняном костюме, убежденном, что цены на недвижимость в Лондоне чудовищно завышены, а рост экономики скоро остановится.

Но все-таки я тебя поцеловала. На вкус твой рот не изменился.

Мы поехали к тебе в Кэмден, пара побитых жизнью бедолаг, которым не за кого было уцепиться, разве что друг за друга – по крайней мере, на одну ночь, хотя для нас она растянулась на одиннадцать тысяч и тридцать девять ночей.

В том же году ты приехал в Дублин навестить родных и остался ночевать у меня на Дартмут-сквер. Мы целовались в холле и на лестнице этого печального дома, не в силах перестать и двинуться дальше. Ты на некоторое время задержался. Вроде как перебрался ко мне. Так, по-сиротски, мы и жили, пока не умерла моя мать.

Позже, поселившись в нашей большой старой квартире, мы хотели родить ребенка, но наши попытки ни к чему не привели. Мы долго раздумывали, где купить дом, потом купили его, но явно не вовремя. Во всяком случае так нам казалось тогда, хотя сейчас уже не кажется. Но разговоры о недвижимости служили предвестием будущих сомнений и колебаний. Мы никогда ни с чем не могли определиться. Кроме наших отношений.

Ты правильно сделал, что вернулся в Дублин, хотя почувствовал себя неудачником и поспешил обвинить в этом меня (продолжая меня любить). Мы часто ссорились. Ты всегда слишком тревожился из-за денег. Тебе недостаточно было просто иметь работу – даже когда я забеременела, – тебе надо было подвести под нее солидное теоретическое обоснование.

Но все-таки я тебя любила.

После долгого и бурного спора о перспективах развития международного валютного обмена ты решил податься в библиотекари и на следующие пятнадцать лет облюбовал потертый пиджак и вельветовые брюки. Возвращался домой каждый день к своим пластинкам, запас которых постепенно рос, прерванной настольной игре, пачке счетов и ребенку, не забывая высказать собственное мнение о развитии у него мелкой моторики. Ты возвращался домой к подрастающей дочери. К сыну. Возвращался к двум детям-подросткам.

Ты часто задерживался допоздна.

(Но все-таки я тебя любила.)

Несмотря на всю мою любовь, в сорок семь лет ты решил, что стареешь. Начал бегать по утрам и вернул себе потрясающий вид – никогда не подумала бы, что такое возможно. Ты прямо-таки стал другим человеком. Когда Памела окончила школу, ты вдруг загорелся всё продать и переехать в Италию, но года два назад неожиданно заболел. Сейчас ты здесь, поправился. Каждые пару лет ты отпускал бороду, потом ее сбривал, стригся под «ежик» и огорчался, что волосы отрастают седые. Мне нравилась твоя борода. Нравился твой «ежик». Мне нравилось, что ты бегал, и что любил поговорить, и что порой нес чушь. Я любила тебя, несмотря на то, что ты нес чушь. Я не менялась. Я поставила своей целью поддерживать тебя, что бы ты ни делал, и напоминать, что ты не умрешь, даже если дашь себе передышку.