Акция прикрытия

Взгляды сидящих за столом людей были прикованы к входу в магазин, поэтому они не сразу заметили потрепанный красный «жигуленок», остановившийся напротив. Только резкий треск автоматной очереди переключил их внимание.

Ваха шарахнулся в сторону, один из его товарищей присел, второго невидимая сила развернула и отбросила назад, на огромную витрину, раздался глухой звон, косой тяжелый пласт толстенного стекла скользнул вниз и, словно нож гильотины, срезал голову присевшему. Не дожидаясь второй очереди, Ваха бросился бежать. Оцепеневший Ильяс и его гости увидели, как из машины вышли два человека, один с автоматом в руках неторопливо зашел в магазин, второй стал посередине мостовой, приняв позу стрелка-пистолетчика: ноги широко расставлены, корпус вполоборота к цели, левая рука в кармане, правая вытянута на уровне плеча. Ваха мчался изо всех сил и успел отбежать метров на тридцать, когда хлопнул выстрел. Пуля попала в голову. Он подпрыгнул и с силой шмякнулся на асфальт.

В магазине раздались три коротких очереди, затем — две длинных. Спортсмен-пистолетчик подошел к лежащим у витрины телам и дважды выстрелил, потом прогулочным шагом направился к распростертому на земле Вахе. Пистолет раскачивался в опущенной руке в такт шагам. Черты лица смазывал надетый на голову капроновый чулок. Автоматчик выскочил из двери «Агата», внимательно осмотрелся и сел в машину. Он тоже был в капроновой маске. Потрепанный «жигуленок», визжа скатами, развернулся, догнал человека с пистолетом, тот как раз успел сделать контрольный выстрел в Ваху и, спокойно открыв дверцу, скрылся в салоне. Красный автомобиль рванул с места.

Из «Агата» выбежали двое в зеленых бронежилетах, надетых поверх гражданской одежды. Один держал автомат, второй размахивал пистолетом. Они долго смотрели в сторону уехавшего «жигуленка», потом тот, что с пистолетом, достал рацию и начал что-то возбужденно говорить в микрофон.

Оцепенение за столом прошло.

— Где же твое оцепление? Где засады? — угрюмо спросил Большой, и Лысый согласно кивнул.

— Зачем ты нас позвал? Смотреть, как ребят убивают? — Битый Нос встал, пошарил в карманах и бросил на скатерть несколько десятитысячных купюр. Муса Старший сделал то же самое. И остальные вытащили деньги, расплачиваясь за стол, на который они были приглашены.

Бузуртанов опустил голову и покраснел. Это было выражение пренебрежения к гостеприимству, оскорбление хозяина.

— Я сегодня же уезжаю, — нервно произнес один из приезжих. — Если в Москве так наших шлепают, лучше в республике останусь.

— Я тоже, — согласился второй. — Жизнь дороже денег.

Али Шерипов пожал плечами и ничего не сказал. Вынув пятидесятитысячную банкноту, он добавил ее к остальным.

Оставшись один, Бузуртанов в тяжелой задумчивости сидел за оскверненным столом, невидящим взглядом уставясь на улицу, где грузили в черные машины спецкоммунхоза шесть трупов. Только что он потерял намус[14].

Русаки пришли не на «стрелку». Они знали, что их ждет засада. И явились мстить. Дерзко, демонстративно и вызывающе. Совершенно ясно, что менты продали Ваху конкурентам. Может, те больше заплатили, может, у них взаимные обязательства. Вер это роли не играет. Важно одно — Ильяс Бузуртанов выбрал неправильный путь. Кровь шестерых чеченцев на нем. Его будут проклинать родственники погибших, друзья, односельчане. До мести дело не дойдет — не он прямой виновник убийства, но руки никто не подаст, приедешь на родину — люди станут отворачиваться при встрече. По всей республике пойдет гулять молва, как Бузуртанов подставил ребят под пули, да еще посадил восьмерых единоверцев за стол полюбоваться этим зрелищем.

«Это какой Бузуртанов? Имрана сын? Руслана Бузуртанова внук? Ну и ишак! Как его с такой тупой головой земля носит?»

Ильяс замычал, заскрипел зубами. На весь род Бузуртановых позор падает! Что скажет отец, старший брат, дядя Иса, старики…

Отставив рюмку, он налил водку в фужер для воды, запрокинув крупную голову, быстро выпил. Пролившиеся мимо рта струйки сорокаградусной жидкости побежали по небритому, выступающему вперед подбородку, заросшей шее, дергающемуся вверх-вниз острому кадыку, капнули на белую сорочку и ярко-красный галстук. Полные, того же цвета, что и галстук, губы искривились, но закусывать он не стал, только вытер влажный рот тыльной стороной ладони.

Потерявший лицо японец делает себе харакири, посмертно возвращая уважение окружающих. Аллах запрещает самоубийства, поэтому утративший намус горец не кончает с собой, но должен придумать, как какой-то отчаянной выходкой восстановить мужское достоинство.

Когда Ильяс был совсем маленьким, сельчане на годекане[15] затеяли борьбу, и признанный богатырь Тяжелый Ахмед, как всегда, победил всех соперников. Но во время последней схватки уставший Ахмед испустил неприличный звук. При стариках, при многочисленных зрителях, при женщинах… Казалось, намус потерян навсегда. Но покрасневший и потный то ли от борьбы, то ли от стыда Ахмед нашел выход.

— Как ты смел так опозорить меня? — сурово обратился он к своему заду. — За это я тебя жестоко накажу!