Акваланги на дне

Ромка даже вздохнул. Вот ведь везет некоторым. Он не завидовал Володе, который будет играть роль юнги. Он завидовал самому Марко, юнге, такому же мальчишке, как и он сам. И на лодке в шторм ходил, и очень хитрого, опасного врага помог обнаружить, и столько времени в море продержался. А как он вел себя на шхуне, захваченной диверсантами, как отчаянно боролся под водой!

Всему этому и завидовал Ромка. Очень-очень завидовал. Почему так несправедлива бывает порой жизнь? Одному все — и тревоги, и борьба, и шторм, и бури, а другому один сплошной штиль.

Нет, Ромка мечтал о другой жизни — опасной, суровой и трудной. Чтобы в тревоге сжималось сердце, чтобы, затаив дыхание, ждать условного сигнала… Чтобы руки крепко держали оружие, а глаза зорко видели цель. Ромка хотел стать пограничником. И не просто обычным — сухопутным. Нет, он хотел быть морским пограничником. Чтобы, кроме оружия, кроме стука собственного сердца и зоркого глаза, были еще и штормы, свистящие пронизывающие ветры, соленые брызги и чтобы ходила под ногами стальная палуба. Ну и еще чтобы ждала его на берегу, встречала бы откровенно восторженным взглядом такая девочка… черноглазая и тонкая.

Про девочку это он только сейчас, только сегодня придумал, а все остальное…

У забора, перед калиткой, с шумом остановился автобус. Все тот же знакомый, киношный. Оттуда наперебой закричали:

— Оксана!

— Тетя Сима!

— Скорей!

— Поторапливайтесь!

Оксана, одетая уже в костюм своей героини, бежала к калитке. Следом спешила и тетя Сима с авоськой и большим блестящим термосом.

Чтобы не показаться таким уж заинтересованным, Ромка смотреть больше не стал, а занялся делом.

— Марченко! — вдруг позвали его.

Людмила Васильевна, дружелюбно улыбаясь, стояла перед забором.

— Доброе утро!

— Здравствуйте!

— Прочитал?

— Прочитал.

— Ну как, понравилось?

— Очень.

— Значит, будем сниматься?

— Да не получится же…

— Получится, ты только не робей, — рассмеялась Людмила Васильевна. — Ясно? А сейчас ты очень занят?

В ответ он показал на сад, на шланг, на дом.

— Ваську еще будить и кормить надо.

— А когда закончишь?

Он неопределенно пожал плечами.

— Часам к одиннадцати закончишь?

— Наверное…

— Договорились, — сказала тогда Людмила Васильевна, — ты приходи к одиннадцати на Октябрьскую. Там у нас съемка. Знаешь?

— Знаю. У Телятниковых.

— Значит, придешь, — заторопилась она, — ровно к одиннадцати. Договорились?

Он кивнул.

Автобус отошел, а Ромка сказал сам себе растерянно: «Выходит, я согласился».

На Октябрьской, возле дома Телятниковых, с самого утра толпились поселковые ребятишки, стояли любопытные.

Всем было интересно увидеть, что же это такое киносъемка, и всем было любопытно узнать, как же это все происходит.

Мальчишки уже знали, что машина с большим серебряным кузовом называется «лихтваген». Там, в кузове, была электростанция, которая давала ток осветительным приборам. Автобус с динамиками назывался «тонваген», в нем чуткие аппараты записывали на магнитную пленку звук. Вторая крытая машина, тоже серебряная, была просто-напросто грузовой — в ней перевозили осветительные приборы, огромные, большие, как прожекторы, и средние, ламповые, и совсем маленькие на тонких, изящных штативах. Здесь же, у забора, стоял кран. Его называли операторским, с его помощью снимали самые верхние точки и кадры с движения.

— Егор Андреевич, вот это и есть Роман Марченко.

— Вот как, — сказал режиссер, — очень приятно.

— Значит, так, Марченко, — Режиссер думал о чем-то своем. — Ты все время держи связь с Людочкой…

Он промолчал, снова задумавшись о чем-то, и сказал, наконец, решительно:

— Действительно, со стороны похож. Так ты, Роман, погуляй пока здесь, присмотрись, потом с тобой поговорим… Не до этого сейчас… ЧП у нас, брат. Знаешь, что такое ЧП?

Ромка кивнул.

— Он же командир ЮДП, — поспешно вставила Людмила.

— Да? — режиссер посмотрел на Ромку. — А вчера тут у вас что произошло, знаешь?

Ромка снова кивнул.

— Вот, брат, как, — горестно вздохнул Егор Андреевич и поправил свои очки. Он их все время поправлял. — У вас тут что-то случилось, а у нас человек погиб. И человек-то хороший, молодой еще, ему б жить да жить… Со мной все спорил: не может, говорит, Саврасов шпиона играть, не такие, говорит, они… Я ему обещал доказать на экране. Теперь уж не докажешь. Вот и думай тут, — опять поправил очки, — как домой сообщить… Ехал человек работать…

— Слушайте, — неожиданно раздался обиженный голос, и к ним подошел вихрастый веснушчатый паренек в комбинезоне, расшитом светлыми швами. — Что вы тут себе позволяете? — и тем же тоном сказал: — Дайте закурить, что ли?

— Правда, Егор, все готово, свет стоит, мы будем снимать.

— Вот так, — хлопнул Ромку по плечу режиссер, — ты тут пока присматривайся, привыкай… Вот отснимем два плана, тогда и поговорим всерьез. Смотри не исчезни. Людочка, на твою совесть.

Режиссер ушел не спеша, глядя в землю и поправляя очки. Паренек в комбинезоне торопливо сделал несколько затяжек, потушил окурок и спрятал его в один из многочисленных карманов комбинезона. Потом жадно напился воды из бачка и побежал за ушедшими.

— Это кто?