«Госпожа баронесса,
мне бы хотелось объясниться, чтобы вы не считали меня преступником. Мне, в общем, все равно, какого мнения обо мне остальные, но я не хотел бы, чтобы у вас осталось обо мне превратное впечатление.
Говорят, брошенные дети вырастают какими-то особенно несчастными, но я никогда не чувствовал себя несчастным. У меня были родители – Ашиль и Сильви, тогда с ней было куда легче, чем сейчас. Кроме того, от Ашиля я узнал, что моя настоящая мама – Лили Понс. Это меня обрадовало, потому что я слышал ее песни, и они мне нравились.
Когда у нее появились деньги, она захотела со мной встретиться, и Ашиль это организовал. К сожалению, Сильви прознала о том, что я увиделся с матерью, и это послужило одной из причин напряжения, которое появилось между моей приемной матерью и мужем. Она была (и есть) большая собственница. Она считала, что раз она забрала меня к себе, Лили больше не имеет на меня никаких прав и не должна вообще со мной встречаться. Вы можете сами навестить Сильви в Авиньоне, но я не сомневаюсь, что она расскажет всю историю немного по-другому, напирая на то, что я оказался неблагодарным, а муж вообще не оправдал ее ожиданий.
Лили однажды сказала мне (и я ей верю), что если бы у нее в 1900 году были деньги, она бы никогда меня не бросила. Но ее мать тогда серьезно заболела и не могла мной заниматься, сама Лили не имела за душой ни гроша… в общем, она отдала меня в семью знакомых. Ей было тяжело, она потом говорила мне, что чувствовала себя виноватой. Впрочем, я давно ей все простил.
Когда Сильви развелась с Ашилем и увезла меня в Авиньон, она постаралась прервать все мои контакты с Лили. Вскоре приемная мать вышла замуж за довольно никчемного типа и настояла, чтобы я взял его фамилию. Так из Анри Герена я превратился в Анри Лемье. Мать присылала мне чудесные подарки, но Сильви их выбрасывала. Я однажды узнал об этом и устроил страшный скандал. А через некоторое время Лили умерла.
Я узнал о том, что она покончила с собой, хотя Сильви всячески пыталась скрыть от меня ее смерть… но это было просто глупо. У меня в голове не укладывалось, как Лили могла застрелиться, как она могла бросить меня одного. Потом в Авиньон приехал Ашиль Герен и тайком встретился со мной. Он сказал, что дело нечисто, и Лили, похоже, убили. Но толком там ничего не разберешь – все врут и выгораживают друг друга. Он был уверен только в одном – в том, что Лили не могла покончить с собой. Она хотела забрать меня к себе, заплатив Сильви большие деньги, и начать новую жизнь.
Все, что осталось у меня от матери, – ее чудесный голос на пластинках, несколько вещей и «Аквамариновое танго», которое она мне посвятила. Потом я получил письмо от Ашиля Герена. Он писал, что не может смотреть, как меня обобрали и оставили без гроша. Как вы помните, права на песни достались Жанне Понс, а деньги прибрали к рукам Делотры… Ашиль писал, что встретится в Булонском лесу с одним человеком и поймет окончательно, что там произошло. Но, как вам уже известно, из Булонского леса он не вернулся. Он переоценил свои силы, и Одетта Делотр, которую он хотел разговорить под предлогом шантажа, застрелила его.
Мой второй отчим тем временем удрал, прихватив с собой почти все деньги семьи. В общем и целом, винить его я не могу – жить с Сильви было непросто. Когда-то она мечтала дать мне блестящее образование, но бегство отчима спасло меня, так как у нас осталось мало средств, и я решил, что пойду работать в полицию. Я не знал, каким образом сумею раскрыть убийство моей матери и исчезновение Ашиля, но я был уверен, что при надлежащем упорстве как-нибудь добьюсь своего.
В Авиньоне было страшно скучно, но начальство ценило мое усердие, а еще больше то, что я никогда не создавал им никаких проблем. Я казался им идеальным служащим. Целыми днями я отстукивал на машинке всевозможные рапорты и выслушивал жалобы сослуживцев на их жен и их рассуждения о рыбалке, политике и коммунизме. И когда я завел речь о том, что у меня слабые легкие и нельзя ли будет как-нибудь устроить мой перевод в Ниццу, начальник сказал, что посмотрит, что можно сделать. Мне хотелось вернуться в город, в котором родился я и моя мама. Кроме того, я хотел отделаться от Сильви и зажить своей жизнью. Третьей причиной было то, что я мечтал попасть в парижское полицейское управление, а из сонного Авиньона сделать это было невозможно. В Ницце у полиции куда больше работы, а значит, куда больше поводов отличиться.
Оказавшись в Ницце, я сразу же выяснил, что Рошары, служившие в замке, где умерла моя мать, живут здесь и держат кафе. Я узнал, что у них появились деньги после смерти Лили, и сделал свои выводы. Но начать я все же решил не с них, а с адвоката Гийо. Тогда я считал, что мою мать могли убить только из-за наследства. Рошары, конечно, могли заработать на ее смерти, но мне казалось маловероятным, чтобы они сами ее убили. Я тогда уже наловчился распутывать убийства и решил применить свои навыки и в деле Лили.
Могу похвалить себя – ни когда я убил Гийо, ни когда я прикончил Парни и имитировал пожар, никто даже не заподозрил, что имело дело убийство. Собственно говоря, я хотел лишь получить у них точные сведения, но был готов к тому, что только страх смерти вынудит их к откровенности. Гийо сразу же попытался говорить со мной омерзительным адвокатским языком, который я и так терпеть не могу… Он доказывал мне, что я не имею никакого права вообще его допрашивать, но когда я стал заталкивать его голову в воду, сразу же забыл про права и стал кричать, что он тут ни при чем, это была идея Парни, он вообще ничего не знает… Я утопил его, тщательно уничтожил все следы своего пребывания и ушел. В следующий раз, отпросившись в Ницце с работы – якобы для того, чтобы навестить мать, – я опять отправился в Париж. На этот раз я взялся за Парни, но толстяк вообще не оправдал моих ожиданий. У него оказалось больное сердце, и когда я стал угрожать ему, он просто-напросто умер. Я сымитировал пожар и удалился. То, что я успел узнать у обеих жертв, навело меня на мысль, что никто толком не знает, что там произошло, но при этом убийцей оказался явно кто-то из своих. Я составил полный список всех, кто тогда находился в замке, и решил, что в самом худшем случае я просто убью их всех одного за другим – хоть один из них да окажется тем, кто мне нужен. А так как я по натуре человек методичный, то сделал 17 человечков – по числу подозреваемых. Сюда входили Оноре Парни, Сезар Гийо, Антуан Лами, Эрнест Ансельм, Андре Делотр, его жена Люсьенн, Жером Делотр и его жена Одетта – я не сомневался, что эта изворотливая особа сумела бы пролезть в замок, если бы у нее возникла такая необходимость. Также я не забыл Жана Майена, доктора Анрио, Жозефа и Савини Рошар, горничную Мари, садовника Жюльена, Жака Бросса, Бернара Клемана и Стефана Эриа. Ашиля я исключил, потому что не сомневался в том, что он уже мертв. Кроме того, я никогда не верил, чтобы он мог причинить зло моей матери. Вид человечков, стоявших на полке, забавлял меня, но, чтобы не путаться, я взял двух, которые изображали тех, кого я уже убил, и отрезал им головы. Странным образом мне сразу же стало немного легче.
Следующими в моем списке стояли супруги Рошар, и, чтобы настроить их на нужный лад, я сначала послал анонимное письмо. Если они обратятся в полицию, думал я, то попадут ко мне, и я в любом случае сумею их разговорить. Но тут мои планы нарушились. Я узнал об убийстве Жозефа Рошара, и мало того: прибыв на место, я увидел возле тела листок с надписью: «Номер три».
Боюсь, вы не можете представить себе, что такое лелеять месть, обдумывать малейшие детали и вдруг столкнуться с тем, кто грубо пытается занять твое место… Я был в ярости и, конечно, совершил глупость: просто забрал листок и спрятал его. Увы, ваши показания не оставляли сомнений в том, что вы тоже видели листок и запомнили то, что было на нем написано. Однако покамест меня никто не подозревал.
Вскоре была убита Савини Рошар, и номер на зеркале, написанный красной помадой, не оставлял сомнений в том, что кто-то пытается имитировать мои действия. Я из кожи вон лез, пытаясь вычислить этого человека, но он ускользал от меня. Не будут описывать, как я вел следствие, – вы любезно согласились помогать мне и сами все видели. Я не оставлял надежды поговорить с Лами до того, как до него доберется мой двойник, но увы: Лами был убит, и опять не мной. Однако паника, мелькнувшая на лице Ансельма, когда он увидел мое письмо в почте отчима, подсказала мне, что он может быть к этому причастен.
Тут произошло убийство Жанны Понс, и мне пришлось принять кое-какие меры. Дело в том, что Жанна знала о моем существовании. Она не знала мою нынешнюю фамилию, но на стене у нее висело фото, где я сижу на скамейке рядом с матерью. Вы с вашей проницательностью, боюсь, непременно бы им заинтересовались… Так что, прибыв на место преступления, фото я незаметно снял.
Одетту Делотр я убил совершенно обдуманно, и ничуть об этом не сожалею. На ее глазах я убрал в ящик стола револьвер. Я не сомневался, что с ее характером она непременно попытается им воспользоваться. Она не знала, что он не заряжен, и стала угрожать мне. Когда она нажала на спуск и выстрела не последовало, она чуть не заплакала. Я отобрал револьвер у нее, зарядил его, обернулся к ней и выстрелил в упор. Когда она упала, я вложил оружие в ее руку. Конечно, вам и комиссару я изложил немного другую версию, но, поверьте, я никогда не был настолько самонадеян, чтобы оставлять заряженное оружие в пределах досягаемости преступника, особенно если он – убийца. Однако сначала я заставил Одетту сознаться в убийстве двух человек. Смерть Жанны Понс была мне по большому счету безразлична, но убийство Ашиля я ей не простил. Детали, с помощью которых я заставил ее сознаться, взяты из его письма мне – свидание в Булонском лесу, к примеру. Вам, конечно, я ничего об этом письме не сказал, а назвал источником сведений сожительницу Ашиля (которая давно забыла о нем).
Когда я преследовал Эрнеста Ансельма, который сбежал в одежде своей матери, я колебался между желанием задержать его – и желанием убить. Я выбрал убийство, потому что не сомневался, что ему так или иначе удастся выпутаться. Я вошел в купе и зарезал его, потом быстро вышел, снова постучал и вошел второй раз. Так как он был мертв, а я пытался прощупать пульс, никто не удивился, что моя одежда оказалась испачкана его кровью. Но мои нервы были уже на пределе. Из семнадцати человечков остались только девять, и если бы не вы, боюсь, я бы не удержался и перебил их всех. Это было тем более глупо, что на самом деле убийца моей матери не находился в их числе.
Не знаю, чего мне стоило сдержаться и не убить Жерве на месте, когда вы в своей спокойной манере неопровержимо доказали, что это он убил Лили. Все упростил комиссар Бюсси, когда велел мне не выпускать его из виду. Но я отлично понимал, что вы меня непременно разоблачите и это только вопрос времени. Будь Жан Майен понаблюдательнее, он бы давно вспомнил, что видел меня на могиле Лили Понс – я часто ездил туда. Я уж молчу о посвящении «Аквамаринового танго», о том, что в моем досье, которое находится в полиции, были подробные данные о моих приемных родителях, о том, что я был усыновлен, что я родился в Ницце в 1900 году… Даже Ева Ларжильер могла меня выдать, если бы вспомнила, что моя мать, как и я, терпеть не могла рыбу.
Вот, наверное, и все. Больше мы с вами никогда не встретимся – по крайней мере, я собираюсь позаботиться об этом. Я дарю вам бумажных человечков, которые остались в живых, и их никчемные жизни. Я знаю, что при других обстоятельствах я мог бы быть богатым и считаться законным сыном Лили, но жизнь не признает сослагательного наклонения. Я знаю, что, умирая, моя мать думала обо мне, и это мое главное утешение. Ведь «бедный Ан…», о котором она говорила, – это я. Сам не знаю, как мое лицо не выдало меня, когда вы рассказывали, что именно вам удалось узнать у Жана Майена…
В общем, все получилось так, как она писала в своих стихах:
Каждый топчет одну дорогу,Каждый видит одну звезду,Каждый ищет одну недотрогуИ в бреду зовут лишь одну.Прощайте.Весь ваш Анри Лемье,бывший инспектор полиции г. Ницца.P. S. Машинка, на которой я печатал письма, до сих пор стоит в моем кабинете в Ницце. Я напечатал сразу несколько штук и рассылал их по мере необходимости. Бюсси может запросить комиссара Оливьери, чтобы он отдал ее для следствия».
