Аквариум (сборник)

«Ничего, все к лучшему, скоро на поправку, – говорит она. – А ты будешь приходить ко мне в гости, правда?»

«Обязательно», – в глазах у Даши щиплет, она трет их рукавом, отчего те становятся красными и слезятся. Володя прав: им здесь нельзя привязываться к людям. Должна быть хоть какая-то дистанция, какой-то внутренний заслон.

Прав-то он прав…

Однажды Даша появляется в комнате Ольги Семеновны в неурочное время (дежурит другая сестра) и с большой сумкой. У нее сюрприз для Ольги Семеновны, пусть угадает какой. Она интригующе и озорно поглядывает на поставленную на стул рядом с кроватью больной коричневую сумку, застегнутую на молнию. Ни за что не угадаете!

Слабая приветливая улыбка освещает бледное, изрытое тенями лицо Ольги Семеновны: для нее сюрприз уже то, что Даша появилась так неожиданно, большего ей и не надо.

Но Даша не отступает: «А вы все равно угадайте!» – и Ольга Семеновна, сдаваясь ее упрямству, вопросительно смотрит на сумку (та слегка шевелится). Ее живые внимательные глаза вдруг вспыхивают: неужели?

Даша осторожно расстегивает молнию, оттуда – серые ушки и черный носик. Марыся! Нет, не может быть! Ольга Семеновна не верит своим глазам. Вот уж действительно сюрприз так сюрприз!

Ольга Семеновна гладит развалившуюся у нее на коленях, сладко мурчащую питомицу, чешет за ушком. Слезы вытерты, но вид у нее растроганный. Как это Дашу осенило? Она так соскучилась по Марысе, так соскучилась!..

Даша счастливо улыбается. Как все-таки немного надо, чтобы человеку стало хорошо. А вдруг, с надеждой думает она, такие минуты способны переломить ход болезни? Вдруг?..

Случилось, что Даша простудилась (а может, вирус, вообще в последнее время частенько), в ее отсутствие дежурят другие сестры, тоже милые, но Ольге Семеновне нужна именно Даша – и услышав, что той нездоровится, она грустнеет, словно во время Дашиных дежурств ей и впрямь значительно легче.

Даши нет целую неделю, но потом она появляется, осунувшаяся, еще воздушней, чем раньше, – застенчивая улыбка, рыженькие волосы, остренький носик: «Как у вас тут дела без меня?..»

Однако встречает она уже не ту Ольгу Семеновну, которую оставила перед своей болезнью. Глаза затянуты мутноватой пеленой, в них – как будто усилие, кажется, вот-вот прорвется сквозь дымку, узнает – нет?..

Узнала.

Исхудавшая желтая рука с трудом поднимается над одеялом и манит к себе. Даша наклоняется как можно ниже, чтобы Ольга Семеновна не напрягалась, сил у нее говорить уже нет, запекшиеся губы почти не двигаются, шепот то и дело обрывается: «Что это со мной?» – не столько слышит, сколько по губам читает Даша.

Даша молчит, завороженная этими прояснившимися на миг, словно воскресшими глазами. Ольга же Семеновна шепчет, ласково гладя ее по руке:

«Ты должна мне помочь, – теперь и шепота почти не слышно, но Даша разбирает слова. – Я больше не могу. Очень тебя прошу…».

Рука бессильно опадает, глаза Ольги Семеновны снова затягиваются пленкой и потом закрываются. Дышит она тяжело, с тонким хрипловатым присвистом. Похоже, ей осталось совсем недолго.

Даша не знает, что гнетет ее больше – уход человека или последние его недели и дни, когда тот почти перестает быть самим собой. От сильных лекарств (интоксикация) или от болезни, но человек уже другой, сознание его помрачается, он бредит, разговаривает с неведомо кем, одержим навязчивыми идеями. Он не узнает никого или принимает за кого-то другого, просит невозможного и не воспринимает увещеваний. Еще вчера, казалось, человек был вполне адекватен, говорил что-то разумное, а тут вдруг…

Очень больно – видеть человека не в себе и знать, что все уже непоправимо. Трудно понять даже, что тут так тяготит… Володя убежден: это лишнее подтверждение, что человек – прежде всего сознание, по мере того как оно меркнет, исчезает и человек, аннигилируется как личность, теряет свое ядро, становясь неуправляемым потоком безличных эмоций и сугубо физиологических процессов.

С некоторых пор он уже не считает, что страдания очищают или возвышают, во всяком случае не такие, какие они видят здесь. Будь его воля, он бы разрешил эвтаназию, чтобы у больного был шанс уйти в более или менее пристойном виде. Собственно, их забота о больном на каком-то этапе превращается именно в это, только все растянуто во времени: накачивая сильными лекарствами, они не столько продлевают человеку жизнь, сколько просто погружают в бессознательное состояние.

Даша не согласна: это жестоко – так говорить, да и не правда, все равно остается что-то человеческое, а проблеск сознания возможен даже на самом краю – и что человеку тогда открывается, никому не ведомо. Может, как раз самое важное, самое-самое, что оправдывает все муки. Наоборот, они пытаются поддержать в человеке силы жизни, довести его до конца с наименьшими потерями и дать ему возможность испытать это самое важное, про что никто не знает (разве что те, кто пережил клиническую смерть). Да, их забота – создать человеческие условия умирающему, а не сразу вычеркивать его из жизни, это тоже важно, разве не так?