Акведук Пилата

– А, по-моему, акведук это совсем простая штука, – сказал я, и окликнул проходящего Дигвальда, – хей, родич, для чего, по-твоему акведук?

– Для того, – не задумываясь, ответил он, – чтобы моим домашним не приходилось таскать воду ведрами из реки или из колодца. Теперь акведук сам льет воду, а они могут делать другие полезные дела или отдыхать. Большая выгода. А зачем ты спросил, ратман?

– Да вот, – сказал я, – думаю, не поставить ли на водосбросе мельничное колесо.

– Колесо? Зачем?

– Вода будет его крутить, а жернов на оси будет молоть зерно.

Дигвальд даже рот открыл от удивления.

– Вода? Сама? Хорошо придумано!

Мы выпили вина за будущую мельницу, он пошел дальше, а я спросил у Иешуа:

– Ну, ритор, слышал ли ты глас народа? Что скажешь в ответ?

– Скажу, что эта часть мира еще достаточно молода и пластична, чтобы с легкостью воспринимать новое. Когда она станет старше, то закоснеет в своих обычаях и тоже будет обречена к разрушению по божественному замыслу.

– Эта мысль показалась мне знакомой, – заметил я, – у кого-то из мыслителей сказано, что юное, текучее и податливое оказывается сильнее старого, застывшего и окаменевшего. Впрочем, не лучше ли продолжить разговор у меня на террасе? Моя жена намеревалась подать на ужин карпа, запеченного по особенному рецепту в виноградных листьях.

Юстина окинула взглядом мой мокрый хитон, к которому прилипла дорожная пыль и, театрально воздев руки к небу, продекламировала:

– О, как я понимаю Ксантиппу, супругу Сократа!

Муж ее тоже являлся домой после споров публичных,

Пьян, как циклоп Полифем, и вывалян в сточной канаве изрядно.

– Мне, как строителю полезных водораспределительных сооружений, положен триумф в канаве с чистой водой, а не сточной, – проворчал я, – в отличие от философов, которые нагоняют туман на простую и ясную картину мироздания.

– Доминус уверен, что картина мироздания ясна, и философы не нужны вовсе? – спросил Иешуа.

– Совершенно уверен, – подтвердил я, став под действием вина и возбуждения несколько более категоричен, чем обычно.

– Ты говоришь так, будто представления об общем благе поступают с акведуков, подобно воде, – заметила Юстина, – а на самом деле все наоборот. Постройка сооружений и другие дела такого рода возможны лишь потому, что люди сперва договорились об общем благе. Это убедительно доказывается в рассуждениях божественного Эпикура.

– А без философов, считаешь ты, они не смогут об этом договориться?

– Ты, любимый мой, упускаешь из виду вопрос дефиниций, – иронично ответила она, – те люди, которые начинают судить и договариваться об общественном благе, уже в силу этого занятия становятся философами. Философы – это не какой-то особый род живых существ, как, например, курица или лошадь, а просто люди, которые занимаются особым родом умственных действий.

– Ты хочешь сказать, что когда я рассуждаю об общественном благе, то непременно становлюсь философом? – с некоторым удивлением спросил я.

– Ну, разумеется. Точно так же, как, занимаясь ведением войны, ты становишься центурионом, занимаясь гражданским порядком – претором, а занимаясь торговлей – коммерсантом. Но, поскольку основным твоим занятием всегда была война, то ты и торгуешь, как центурион, и порядок поддерживаешь, как центурион, и философствуешь, как центурион. Такова твоя форма психэ, то есть – анимистической силы рассудка и побуждений, как это объяснено в трудах последователей Пиррона, каковые ты мог бы прочесть, если бы нашел время зайти в нашу библиотеку. Этим бы, заодно, ты подал хороший пример детям, тебе так не кажется?

Последнее слово, как всегда в таких диспутах, осталось за Юстиной. С того дня я решил, что действительно надо чаще посещать нашу библиотеку, и правду сказать, это принесло мне значительную пользу. Помимо полезных практических советов по муниципальному управлению и строительству общественных сооружений, я нашел в книгах множество мыслей, которые побудили меня более широко смотреть на события в окружающем мире.

С другой стороны, и беседы с Рогрэдом, дали мне очень много. Помню, мы сидели с кувшином эля у вращающегося колеса только что заработавшей водяной мельницы.

Тогда из Рима дошло известие о гибели Гая Калигулы от мечей Кассия Хереи и Корнелия Сабина, которые затем сами были умерщвлены трусливым Клавдием. Он же стал цезарем лишь потому, что попался под ноги легионеру Грату в день, когда убивали Калигулу. В придачу к этим новостям, мне пришло частное письмо, где был прямой намек, что если я обращусь к сенату с соответствующей просьбой, то цезарь вернет меня из ссылки, и даст должность не ниже той, с которой я был отставлен его безумным предшественником.

– Вернешься в Рим? – спросил меня Рогрэд.

– Зачем? – ответил я, – здесь у меня боевые товарищи, здесь много чего построено моими руками, здесь мой дом, и здесь мне хорошо.

– Верно решил, ратман, – сказал мой новый родич, – у богов своя мельница, а у нас – своя.