Алая буква

Эстер была одинока, и хоть не было на свете человека, открыто заявляющего, что считает ее другом, нищета ей не грозила. Она владела искусством, которое даже в этой стране помогало ей заработать на жизнь себе и подрастающей дочери. То было искусство рукоделия – в те времена почти единственное, доступное женщинам. Замысловато обрамленная буква, которую Эстер Прин носила на груди, служила еще и образчиком ее изящного и изобретательного мастерства, к которому с удовольствием прибегли бы даже придворные дамы, так любящие отделывать свои шелковые и парчовые платья богатыми вышивками и кружевами ручной работы.

Разумеется, при суровой простоте пуританских одежд спрос на самые утонченные изделия Эстер был невелик. Тем не менее склонность людей той эпохи к искусным произведениям такого рода сохранилась и у наших суровых предков, хотя они и отказались от многих, на первый взгляд куда более существенных, потребностей. Всевозможные публичные церемонии – например, посвящение в духовный сан или вступление в должность судьи, – словом, все, что могло придать величавость представителям власти, представавшим перед народом, из политических соображений обставлялось торжественными ритуалами и угрюмой, но тщательно продуманной роскошью. Пышные брыжи, изысканно отделанные перевязи и расшитые перчатки считались обязательными деталями парадных одеяний тех, кто держал в руках бразды правления, и хотя законы против роскоши воспрещали простонародью подобные излишества, люди богатые и знатные пользовались ими без ограничений. Кроме того, и похороны порождали спрос на некоторые изделия Эстер Прин, служившие и для того, чтобы обряжать покойников, и для того, чтобы в виде многочисленных эмблем из черного сукна и белоснежного батиста подчеркивать скорбь живых. Детские платьица – ибо в те времена детей одевали с большой пышностью – также предоставляли ей возможность потрудиться и заработать.

Сравнительно быстро вышивки Эстер вошли, как говорится, в моду. Из жалости ли к несчастной женщине, из болезненного любопытства, придающего мнимую ценность обычным или даже бесполезным вещам, потому ли, что она действительно владела искусством, в котором ее никто не мог заменить, – так или иначе, но ей давали столько заказов, сколько она соглашалась принять. Как знать, может, тщеславные олдермены, надевая для торжественных церемоний одежду, украшенную ее грешными руками, мнили, что таким образом они проявляют смирение… Ею были сработаны брыжи губернатора; вышивки Эстер красовались на шарфах военных и воротниках пасторских кафтанов; они окаймляли детские чепчики и исчезали под крышками гробов, где затем, разрушенные плесенью, рассыпались в прах. Но никто и никогда не обратился к Эстер, когда требовалось вышить снежно-белую фату, призванную скрывать целомудренный румянец невесты. Это исключение говорило о том, что бостонское общество по-прежнему хмуро и неодобрительно взирало на ее грех.

Эстер и не стремилась заработать больше, чем требовалось для того, чтобы вести скромное, почти аскетическое существование, но содержать в достатке ребенка. На ней всегда были темные платья из грубой материи, украшенные только алой буквой, которую она была обречена носить. Зато наряды для девочки она придумывала с удивительной, просто фантастической изобретательностью. Подчеркивая воздушную грацию, рано проявившуюся в ребенке, они, по-видимому, преследовали еще какую-то цель, неочевидную для окружающих. Но об этом мы поговорим позднее.

За вычетом небольших расходов на одежду дочери, весь излишек своих средств Эстер раздавала людям – наверняка менее несчастным, чем она сама, и нередко оскорблявшим ту, что отдавала им последнее. Она тратила на шитье простой одежды для бедняков долгие часы, которые могла бы посвятить изощренным произведениям своего искусства. Возможно, в этой монотонной работе Эстер видела своего рода искупление, ибо ради нее жертвовала тем, что доставляло ей истинную радость. Была в ее натуре какая-то пылкая и богатая одаренность, потребность в пышной красоте, но жизнь она вела такую, что удовлетворить эту жажду могла лишь с помощью своего изумительного мастерства. Тонкое и кропотливое рукоделие доставляет женщинам наслаждение, которое мужчинам никогда не понять. Возможно, вышивание помогало Эстер выразить, а следовательно, и унять страсть, заполнявшую ее жизнь. Считая эту радость греховной, она осудила ее вместе с остальными радостями. Но такая мучительная борьба совести с неуловимыми ощущениями не свидетельствует об искреннем и стойком раскаянии: в ней таится нечто сомнительное и, пожалуй, глубоко порочное.