Алая маска

Теперь представьте мое удивление, когда высокопоставленные посетители схлынули, а мрачный полицейский чин провел меня через зеркальную залу, где лежал труп, в кабинет к барону, и тот, несмотря на подавленное расположение духа, в чем не было никаких сомнений, поднялся мне навстречу, сердечно пожал руку и назвал по имени-отчеству:

— Прошу вас, Алексей Платонович.

Я никак не мог предположить, что барон запомнил мое имя, но позже, впрочем, решил, что он просто справился о том, как меня зовут, у представителей сыскной полиции. Однако тут же усомнился в этом: ведь я впервые самостоятельно прибыл на место происшествия и не мог еще быть знаком им по имени.

Но, как бы то ни было, барон действительно поднялся мне навстречу и назвал по имени. На нем была домашняя бархатная куртка, простеганная шелком, под которую надета белая батистовая сорочка с распахнутым воротом; видно было, что сорочка не свежая — вчерашняя.

Его краткое энергичное рукопожатие оказалось равным моему по силе, несмотря на то что барон ростом был значительно ниже меня и фигурою суше. Пожав мне руку, он опустился в вольтеровское кресло и почти утонул в нем, а я сел по другую сторону письменного стола, в кресло ампир. И тут, чрезвычайно некстати, в кармане у меня мелодично заиграл бой у золотого хронометра, моей гордости, полученной в подарок от Алины в честь окончания Университета. Надо будет прижать пружинку у музыкального механизма, чтобы часы не били в неудобную для меня минуту. И я, без того уже стесняясь, а тут от смущения совсем потерявшись, зачем-то вытащил хронометр из кармана и взглянул на стрелки. Взгляд барона тоже устремился на часы у меня в руке.

— Позвольте?

Я протянул ему хронометр, но барон не взял его в руки, лишь бегло осмотрел.

— Нортон? — спросил он. Я кивнул, но он и не ждал подтверждений. — Хороший английский мастер. Очень дорогая вещь.

Он сказал это словно между прочим, но я счел своим долгом пояснить:

— Подарок тетушки. Вот гравировка. Барон понимающе вытянул губы.

— Да-да. Как, кстати, здоровье Алины Федоровны?

— Спасибо, Карл Густавович. Однако же… — замялся я, пряча хронометр в карман и не зная, как вернуть разговор в служебное русло. Но барон и не собирался вести долгие беседы обо мне и моей семье, это была всего лишь дань вежливости.

— Понимаю. Ну что, господин следователь, — барон невесело усмехнулся, — вы уже видели это?

Я кивнул, прекрасно понимая чувства хозяина. Барон прикрыл ладонью глаза, потом с силой провел рукой по лицу сверху вниз, как это обыкновенно делают уставшие люди, борясь с приступом сна.

— Простите великодушно, — он отнял от лица руку и посмотрел на меня воспаленными глазами, — я ведь еще не ложился. Мы с супругой и дочерью вернулись домой под утро, с бала-маскарада, у Булаховых, дамы мои удалились к себе, разоблачились и отошли ко сну. А я прошел в кабинет. Скажу честно, мне хотелось выпить, — он взглядом указал на поднос со штофом и рюмкой, стоявший на консоли возле окна.

Но я заметил, помимо этого штофа с алкоголем, на ломберном столике в углу кабинета еще один поднос, на нем в беспорядке теснились богемские рюмки и пустая бутылка из-под коньяку. Барон проследил мой взгляд и тут же дернул шнурок. На звон в кабинет заглянул слуга.

— Убери, — сказал ему барон с неудовольствием.

Слуга тишайшим образом сдвинул на подносе рюмки и, подхватив его, бесшумно покинул кабинет. Наверное, этот коньяк выпит был соболезновавшими визитерами, которых барон только что принимал в своем кабинете.

— Кто сообщил вам о происшествии? — поинтересовался я.

Барон снова провел рукой по лицу, как бы желая стереть с него усталость.

— Никто. Я сам прошел по дому и заметил, что дверь в зеркальную залу открыта, и там теплится еле видный свет. Я собрался отругать Василия за то, что тот не потушил на ночь все свечи в доме, и заглянул туда. А там… — он замолчал.

— Вы увидели труп?

— Да, — ответил барон бесцветным голосом. — Я увидел труп. Он лежал так, что не увидеть его было невозможно. И отражался во всех зеркалах, а это позволяло видеть его из любого места залы. А на полу, посреди залы, стоял канделябр на пять свечей. Его позднее унесли по просьбе Ивана Дмитриевича. Путилина, — пояснил он на всякий случай, как если бы я не знал имени-отчества начальника сыскной полиции Петербурга.

— Вы знаете покойного? — решился спросить я, понимая, впрочем, что этот вопрос ему уже задавали сыщики, и в первую очередь — Путилин.

— Нет, господин следователь, — барон покачал головой. — Я никогда ранее не видел этого человека.

— Но… — я собирался указать ему на то, что лицо покойного искажено приметами удушья и наполовину скрыто маской, что, несомненно, затрудняет опознание, однако барон меня опередил.