Алатырь-камень

Всякие там мелочи, вроде неудачных по какой-либо причине запусков, его не смущали. Отчаянный и находчивый, он всегда успевал сообразить, что нужно сделать, как выкрутиться. Вот и сейчас Слан успел изловчиться, кошкой уцепился за страховочную веревку и сполз по ней на землю. Только руки разодрал немного, а так ничего.

Пушка тоже при падении никого не зашибла, да и сама осталась цела. А что ей будет, дуре железной. Словом, все остались живы и здоровы, но провал все равно полнейший. Есть от чего помрачнеть.

Сам Минька рассчитывал ведь не одну – целую батарею в корзину установить. Вон они – три штуки, которые он с собой прихватил. Хорошо, что в самый последний момент – ну как сердцем почуял – решил обойтись одной.

И как это он промахнулся?

Однако друзьям изобретатель искренне обрадовался, как и владыка Мефодий. Цели визита Константин не скрывал, тем более что волхв Градимир и не просил его о молчании. Если бы не жуткая усталость, навалившаяся на приехавших, – все-таки сто тридцать верст за двое суток дорогого стоят – то друзья засиделись бы и за полночь, а так…

Но уговорились, что завтра, после осмотра камня и организации его отправки, непременно примут баньку, а уж после нее и потолкуют. И каждый блаженно поежился, предвкушая это наслаждение, после чего все отправились спать.

А судьба тем временем отсчитывала последние часы их безмятежной жизни.

Глава 17 Дойти и… умереть

Бывает, что народ уходит с обжитых мест в поисках лучшей доли. Иногда, к примеру, из-за смены климата. Задули ветра-суховеи, небо перестало хмуриться тучками, вот тебе и оскудела степь, перестала рожать буйные травы. А если это длится год за годом, значит, сама земля дает знак – иди прочь! С ней же не поспоришь. Это один случай. Тут исход наполовину добровольный, потому что можно рискнуть и попробовать остаться – авось все изменится.

Но есть и другой, когда приходят на родные земли чужие люди. Их и числом побольше, и в бою они удачливее. Одолев же, их вожаки заявляют побежденным: «Оставайтесь, но за это станете платить нам дань. От каждого десятка чалых коней – одного отдай, от каждого саврасого одного тоже нам отведи…. Словом, выкладывайте десятую часть от своего добра, включая и людей». «Как?! Почему?! За что?!» – «А за то, что мы сильнее, сабли у нас острее, и воинов у нас больше. А кто сильнее, тот и прав!» 

Можно, конечно, драться, пока никого не останется в живых. Вот только самоубийство – привилегия одного человека, но никак не целого народа. Опять же надо подумать о своих стариках, женах и детях. Вырежут же всех или продадут на невольничьем рынке. А кто за них заступится, если защитники убиты?

Но и жить под пятой у бандитов степнякам тоже не по нутру. Кочевник – человек вольный, просторы перед ним – бескрайние, поэтому он свободу любит намного сильнее, чем оседлые земледельцы. Смириться с рабством – не в его натуре. Лишь дети или внуки, если их отцы, а то и деды родились в неволе и другого не видели, могут так жить. Да и то нет-нет да и взыграет вольная степная кровь, полыхнет так, что только держись.

Значит, надо уходить. Но при подневольном расставании с родной землей, с милым ковылем – горше вдвойне. И на чужаков-захватчиков на душе не обида – злоба, густо замешанная на ненависти и приправленная яростью, а плод их – святая месть.

Она тоже – долг, который иначе, как вражеской кровью, не залить, да и то на время. Навсегда же люди успокоятся лишь тогда, когда вернутся обратно. Родная степь прольет чудодейственный бальзам на их раны. До того же горит сердце, ярится, и нет ему покоя ни днем, ни ночью.