Алатырь-камень

— Но нашлось трое безумцев, которые не поверили ему и пожелали продолжить свой путь, — нараспев рассказывали эту легенду в селениях ятвягов седобородые старцы малышне, затаившей дыхание. — Однако они успели сделать только шесть шагов, а как только шагнули в седьмой раз, их собственное оружие обернулось против самих хозяев. Секира снесла голову одному из ослушавшихся, топор обрушился на шею другого, и собственное копье, выскользнув из руки третьего, пронзило грудь своего хозяина-глупца. И в тот же миг с неба ударил гром, сверкнула молния, на мгновение ослепив всех прочих, а когда люди наконец опять могли видеть, то тел на земле уже не было.

От галиндов шествие перешло на земли привис-ленского племени кульмов, затем — помезов, после чего резко повернуло на восток, где его встречали погевы и вармы, натании и самбы, надровиты и принеманские скаловиты.

Дальше от Немана произошел новый поворот, на сей раз на юг, и вскоре ликовали уже многочисленные жители Жмуди. Последними на очереди были литовские земли. Противостоять восторгу населения здешние жрецы не пытались, хотя среди них самих проскальзывали некоторые нотки сомнения.

Облегчало дело еще и то, что общался Константин с ними преимущественно без толмача. Все-таки переводчик — это не совсем то. Само присутствие третьего человека при некоторых разговорах могло смутить, сдерживало искренность. Но оказалось, что не только литовский язык, но и прусский с ятвяжским достаточно близки к русскому. Многие слова звучали совсем похоже.

Впервые Константин столкнулся с этим у ливов и эстов, а теперь убедился в том, что он неплохо понимает и литовцев. Да и чего тут особо понимать. Например, по-русски — садиться, а по-литовски — содинти. Точно так же было и со многими другими глаголами: давать — дована, есть — ести, мерить — мерути, быть — бути, грабить — гробти.

Не меньшее, если не большее сходство наблюдалось и в различных существительных, только русская ладья становилась алдья, борона — брона, янтарь — гинтаро, огонь — угнис, род — радс, кувшин — каусинас, а город звучал как гардас. Да и в вооружении все было ясно, а что касается, например, стрелы, так она и вовсе именовалась точно так же, как и на Руси.

Пик народного восторга пришелся на день, когда Константин и его дружинники прибыли в главное легендарное святилище литовцев. Первоначально, еще лет сто назад, оно находилось в прусском Ромово, где под ветвями священного дуба стояли деревянные изображения трех главных богов — Перкунаса, Аутримпса и Поклуса[84].

Примерно лет за сто до описываемых событий, в начале XII века, после того как за кощунство и попытку надругаться над богами от рук пруссов потеряли жизни один за другим два католических проповедника, впоследствии возведенные в ранг святых, католики решили отомстить язычникам. Сам польский король Болеслав Храбрый возглавил грабительский набег на их села. Полякам удалось дойти до самого Ромово и не только разрушить святилище, но и предать казни всех жрецов.

После этого значение его упало, а вновь избранный криве-кривейо[85] перенес святилище ближе к Неману, в устье Дубиссы. Потом он еще дважды был вынужден менять свое местоположение, пока не осел в Вильно.

Глядя на кряжистого Перкунаса с каменным молотом в руке, а особенно на свившееся в кольцо змеиное тело Аутримпса с человеческой головой, чувствовалось, что в искусстве работы по дереву неведомые прусские мастера достигли неплохих результатов.

Здесь, подле негасимого священного костра, криве-кривейо и принимал Константина. Принимал как равный, потому что сам считался потомком легендарного Брутена — брата-близнеца Видевута, который был некогда самым первым из людей наделен знаком Перкунаса. Но в Риме может быть только один папа, а в Литве — один криве-кривейо. Исходя из этого, не приходилось удивляться, что ни щенячьего восторга от лицезрения легендарной святыни на груди чужеземца, да еще не простого, а кунигаса[86] над всеми русскими кунигасами, ни какой-то особой радости жрец не выказывал.

Правда, внешне он проявлял полное радушие, но чувствовалось, что оно наносное, и в беседе с ним Константин все время держался настороже. Да и самое начало встречи могло кого угодно пусть и не ввести в шок, но, во всяком случае, изрядно напугать.

В полуземлянке, разумеется, тоже священной, криве-кривейо был не один, а с богами, точнее, с их представителями, о чем жрец заявил буквально с порога, добавив, что царю русичей выпала великая честь — лично принести жертву. После чего он тут же предложил Константину выбрать любую посудину из числа имеющихся на полке, налить в нее молока и поставить в дальний противоположный угол на земляной пол.

Мысленно почесав в затылке и боясь сделать что-нибудь не так, Константин решил схитрить, заявив, что он благодарен хозяину за столь великую честь, но не подобает гостю лезть первому с жертвоприношениями. Криве-кривейо пожал плечами и, взяв первую попавшуюся под руку плошку, быстро налил туда молока и отнес в угол.