Альбер Саварюс

Редко случается, чтобы врожденная веселость женщины не отражалась на ее способности любить. Но именно подобное, сочетание глубокого чувства с шаловливостью, свойственной юному возрасту, и придавало сейчас Франческе такую прелесть. В этом был ключ к ее характеру: она смеялась и в то же время могла казаться растроганной, восторгалась и тут же переходила, с непринужденностью и непосредственностью, к тонкой насмешке. Благодаря этому она и была обворожительной, прелестной женщиной, известной ныне далеко за пределами Италии. Но под чисто женской обаятельностью таилось серьезное образование, полученное благодаря крайне монотонной, почти монашеской жизни в старом замке Колонна. Этой богатой наследнице предстояло принять постриг, так как она была четвертым ребенком в княжеской семье, но из-за смерти обоих братьев и старшей сестры Франческа внезапно вернулась к светской жизни и стала одной из красивейших невест Италии. Ее старшая сестра была помолвлена с князем Гандольфини, богатым сицилийским землевладельцем; чтобы не расстраивать семейные связи, Франческу выдали за него замуж (Колонна и Гандольфини всегда роднились между собой). С девяти до шестнадцати лет Франческа под руководством домашнего капеллана прочла всю библиотеку семьи Колонна; изучением наук, искусств и литературы она обманывала свое пылкое воображение. Но учение развило в ней любовь к свободе и внушило ей либеральные идеи, заставившие ее вместе с мужем принять участие в революции. Родольфу не было известно, что, кроме пяти современных языков, Франческа знала греческий, латынь, древнееврейский. Прелестная итальянка отлично понимала, что хорошо образованной женщине непременно нужно хранить свои знания в тайне ото всех.

Родольф провел в Женеве всю зиму. Она промелькнула, словно один день. С приходом весны наш влюбленный, несмотря на наслаждение, доставляемое ему обществом молодой, веселой, умной, превосходно образованной женщины, начал испытывать жестокие страдания, хотя мужественно переносил их. Но все же они отражались на его лице, проглядывали в его обращении и разговоре, быть может, потому, что Франческа, как ему казалось, не разделяла этих мук. Иногда его раздражало ее восхитительное спокойствие: подобно англичанкам, она считала вопросом самолюбия, чтобы ее лицо оставалось непроницаемым, как будто бросая своей безмятежностью вызов любви. Родольфу хотелось бы своими глазами видеть волнение Франчески, и он обвинял ее в бесчувственности, веря предрассудку, приписывающему итальянкам лихорадочную экспансивность.

— Я римлянка, — важно ответила ему однажды Франческа, приняв всерьез несколько шуток, отпущенных Родольфом по этому поводу.

Ответ был сделан серьезным тоном, но с оттенком едкой иронии, приведшей Родольфа в трепет.

Наступил май, распускалась молодая листва, солнце иногда светило по-летнему. Оба влюбленных стояли, облокотившись на каменную балюстраду; там, где край террасы спускался отвесно к озеру, балюстрада заканчивалась лестницей, по которой обычно сходили вниз, чтобы сесть в лодку. От подобной же пристани, видневшейся у соседней виллы, отделился похожий на лебедь ялик с разноцветным шатром, вымпелом и пунцовым тентом в виде балдахина. Под ним на красных подушках небрежно сидела красивая дама с цветами в волосах. С нею был молодой человек, одетый по-матросски; он греб с тем большей грациозностью, что дама не отрывалась от него взглядом.

— Они счастливы! — промолвил Родольф с горечью. — Клара Бургундская, последняя представительница единственного рода, могущего соперничать с родом французских королей…

— О, она принадлежит к побочной ветви, да еще по женской линии…

— Все-таки она виконтесса де Босеан, и она не побоялась…

— Не побоялась уединиться с Гастоном де Нюэйль в глуши, — подхватила дочь князя Колонна. — Но она француженка, а я итальянка!

Франческа отошла от балюстрады, оставив Родольфа, и удалилась на другой конец террасы, откуда открывалась обширная гладь озера. Видя, как медленно она идет, Родольф понял, что причинил боль этой женщине, чистосердечной и умной, гордой и скромной в одно и то же время. Встревоженный, он последовал за Франческой; та сделала ему знак, чтобы он оставил ее одну, но Родольф не обратил на это внимания и, подойдя, увидел, что она вытирает слезы. Плакать при таком твердом характере!

— Франческа, — сказал он, взяв ее за руку, — неужели я чем-нибудь обидел тебя?

Она промолчала, высвободила руку, комкавшую вышитый платок, и снова вытерла глаза.

— Прости! — повторил Родольф и в горячем порыве стал целовать ее глаза, осушая слезы поцелуями.

Франческа была так сильно расстроена, что не заметила этого порыва страсти. Приняв это за разрешение, Родольф набрался смелости, обнял итальянку за талию, привлек к себе и поцеловал в губы; но она освободилась движением, полным оскорбленного целомудрия, отошла на несколько шагов и сказала, глядя на него без гнева, но решительно:

— Уезжайте сегодня же вечером, мы увидимся только в Неаполе.

Несмотря на всю суровость этого приказания, оно было безропотно выполнено, ибо такова была воля Франчески.