Альбер Саварюс

Префект, испуганный этим успехом, начал подсчитывать голоса приверженцев министерства и устроил тайную встречу с г-ном де Шавонкуром, чтобы в общих интересах заключить союз. С каждым днем голоса, собранные комитетом Буше, таяли по непонятным причинам. За месяц до выборов Альбер увидел, что у него осталось едва шестьдесят голосов. Ничто не могло устоять перед упорным натиском префекта. Трое или четверо расторопных людей говорили клиентам Саварюса: «Разве депутат станет защищать вас в суде и выигрывать ваши процессы? Разве он станет давать вам советы, заключать ваши договора, ваши мировые сделки? Вы можете закабалить его еще на пять лет, если вместо того, чтобы посылать его в Палату сейчас, дадите ему только надежду попасть туда годиков через пять». Эти расчетливые соображения тем более вредили Саварюсу, что жены некоторых коммерсантов еще раньше внушали такие мысли своим мужьям Лица, заинтересованные в постройке моста и водопровода из Арсье, не устояли после переговоров с ловким представителем министерства, доказавшим, что им следует искать поддержки у префектуры, а вовсе не у какого-то честолюбца. Каждый день приносил Альберу новое поражение, хотя каждый день был битвой, идущей под его руководством; эту битву вели его помощники посредством разговоров, речей, интриг. Он не решался обратиться к главному викарию, а тот, в свою очередь, не заходил к нему. Альбер вставал и ложился как в лихорадке, его мозг пылал.

Наконец наступил день первой борьбы, день так называемого предвыборного собрания, когда подсчитываются голоса, кандидаты взвешивают шансы и знающие люди могут предсказать им успех или неудачу. Это сцена честного hustings'a,[20]

без участия простонародья, но не менее сурового; страсти, не проявляясь здесь внешне, как в Англии, все же не менее сильны. Англичане действуют с помощью кулаков, французы же — с помощью красноречия. Наши соседи бросаются врукопашную, французы же играют судьбой посредством хладнокровных, спокойно продуманных комбинаций. Словом, этот политический акт происходит не так, как следовало бы ожидать, зная характер обоих народов, а как раз наоборот.

У радикальной партии был свой кандидат; потом появился г-н де Шавонкур, затем Альбер, которого радикалы и шавонкуровский комитет обвиняли в том, что он является приверженцем непримиримых правых, вторым де Берье. У правительственной партии был свой кандидат, подставной человек, нужный лишь для того, чтобы собрать вместе голоса сторонников министерства. Разделенные таким образом голоса никому не принесли большинства. Кандидат радикалов собрал двадцать голосов, правительственный — пятьдесят, за Альбера было подано семьдесят, за г-на де Шавонкура — шестьдесят семь. Но коварная префектура, чтобы обмануть противника, велела тридцати наиболее верным своим приверженцам голосовать за Альбера. Голоса, поданные за г-на де Шавонкура, вместе с восьмьюдесятью имевшимися на самом деле голосами префектуры решали исход выборов, если бы префекту удалось привлечь на свою сторону нескольких радикалов. Сто шестьдесят голосов не были поданы совсем, а именно голоса, которыми располагал аббат де Грансей, и голоса легитимистов.

Предвыборное собрание — то же самое, что генеральная репетиция в театре, то есть самая обманчивая вещь на свете. Альбер Саварон вернулся домой с виду спокойный, но на самом деле полуживой. За последние две недели он сумел (или же ему просто посчастливилось) приобрести еще двух сторонников: тестя Жирарде и старого, очень умного негоцианта, к которому ему посоветовал обратиться г-н де Грансей. Эти двое честных людей, став его лазутчиками в противоположном лагере, притворялись ярыми врагами Саварюса. В конце предвыборного собрания они сообщили ему через г-на Буше, что тридцать неизвестных голосов играли в его партии ту же роль, какую они сами выполняли для него в других партиях. Преступник, идущий на казнь, страдает меньше, чем страдал Альбер, возвращаясь из залы, где решалась его судьба. Охваченный отчаянием, он не хотел, чтобы его кто-либо провожал, и шел по улицам в одиночестве; было около полуночи.

Спустя час Альбер, не смыкавший глаз уже трое суток, сидел в вольтеровском кресле в своей библиотеке, бледный, как смерть, бессильно опустив руки; его беспомощная поза была достойна Магдалины. Слезы навернулись на его длинные ресницы; эти слезы увлажняли глаза, но не скатывались по щекам: мысли поглощали их, душевный жар сушил. Оставшись в одиночестве, Альбер мог плакать. В беседке он заметил чью-то белую фигуру, напомнившую ему о Франческе.

«Вот уже три месяца, как я не получал от нее писем! Что с нею? Я сам два месяца не писал ей, но ведь я ее предупреждал. Не больна ли она? О моя любовь! О моя жизнь! Узнаешь ли ты когда-нибудь, сколько я выстрадал! Какое слабое у меня здоровье! Нет ли у меня аневризмы?» — спрашивал он себя, прислушиваясь к биению сердца, настолько сильному, что в окружавшей тишине его удары напоминали звук от падения камешков на большой барабан.