Альбигойские войны 1208—1216 гг.

– Великий Боже, Ты избрал меня, недостойного, воевать за Тебя. В этот день я кладу оружие свое на Твой алтарь. Сражаясь за тебя, я хочу, чтобы меч сей вел меня во славу Твою[146].

Уезжая из монастыря, он поручил себя и своих воинов молитвам больбонских иноков.

Ночлег был в Савердене. Здесь подоспел к армии легат Арнольд; он был противником этой экспедиции. Она, по его мнению, началась слишком рано, когда еще не закончились дипломатические переговоры. Видимо, он был напуган неблаговолением папы. Монфор не чувствовал усталости и хотел в эту же ночь быть в Мюре, но спутники его требовали отдыха. С рассветом следующего дин (11 сентября) Симон призвал к себе священника, исповедовался и приобщился. Приору Больбонскому он велел передать свое завещание и приказал обнародовать его только в случае смерти. Все рыцарство с духовенством отправилось в церковь. После мессы было громогласно произнесено отлучение графов де Фуа, Комминга и Раймонда Тулузского со всеми их сообщниками, покровителями и защитниками.

Армия крестоносцев была выстроена на полях Савердена. Она двинулась в бой в то самое время, когда в арагонском лагере было приказано штурмовать крепость. Минуя Готрив, крестоносцам оставалось только лье до Мюре; здесь дорога, уже сама по себе узкая и гористая, была размыта дождем. Альбигойцы не догадались сделать засаду. Монфор же, рискуя собою, не упустил случая заехать в уединенную часовню. Лил проливной дождь; небо было мрачно. Когда Симон вышел из часовни, небо прояснилось, дожди перестал. Фанатики приписывали это чуду, явному покровительству неба над «апостолом Господним».

Крестоносцы появились в виду неприятеля именно тогда, когда второе предместье было уже занято тулузцами и когда передовые отряды готовы были ринуться через стены. Появление крестовых знамен и Монфоровой орифламмы заставило победителей отступить назад в лагерь и очистить предместье. Легат для формальности, а частью по причине не совсем решительного настроения папской политики, хотел предварительно объясниться с королем. Он посылал к королю, заклиная его отказаться от еретикок, но дон Педро благородно не покидал своих вассалов и друзей. Самые рьяные из рыцарей между тем требовали у Монфора позволения теперь же ринуться на арагонцев. Назначен был военный совет в замке Мюре. Мнения разделились; военная партия требовала боя, духовная хотела переговоров, опасаясь взять на себя ответственность за войну с королем, считавшимся так долго другом Церкви и вассалом папы; припоминали его путешествие в Рим и его присягу. Не прошло еще десяти лет, а на этого самого государя, католического из католических, призывается меч Христова воинства.

Между тем к крестоносцам стали прибывать отставшие, наконец показались подкрепления, не успевавшие нагнать армию на походе и теперь прибывшие в самую важную минуту. Надежды пылких рыцарей увеличивались, но прелаты твердо стояли на своем. Они сказали, что скорее пойдут босыми и, отложив в сторону свой сан, униженно, на коленях, станут молить короля не восставать против Церкви, чем допустят крестоносцев обнажить меч на него, не получив прямых повелений папы.

Тем и кончилось это бурное заседание, где впервые светский и клерикальный элемент крестоносной армии не нашли взаимопонимания, впоследствии этот разлад стал еще большим. Прелаты не шутили и хотели было уже привести в исполнение свое обещание, но, лишь только мост был спущен, передовые каталонские пикеты с такой быстротой кинулись на него, что едва не прорвались в крепость.

– Видите! Ничего вам не удается сделать, – сказал Монфор легатам. – И будет еще не то, довольно оскорблений мы перенесли, пора дать позволение воинству сразиться.

– Лучше умереть со славой, чем жить опозоренным! – крикнул рыцарь Балдуин, и слова его повторили все французы[147].

Легаты согласились. Мост был поднят. Войско начало готовиться к бою. На открытом воздухе была совершена последняя месса. Симон стоял на коленях и усердно молился, два дурных предзнаменования не смутили вождя, при всем его суеверии. Во время молитвы его наплечники лопнули и кираса упала, но он спокойно велел принести другую. Когда он встал и садился на лошадь, конь взвился и опрокинул всадника на землю. При колоссальной фигуре Монфора это могли видеть из неприятельского лагеря – они подумали, что атлет погиб, и воздух огласили крики радости.

Это обстоятельство послужило только на пользу Монфору.

– Вы видите, – говорил он своим, оправляясь, – я остался жив. Значит, Богу угодно даровать мне победу. А вы, – указал он на тулузцев, – вы кричите и радуетесь, но, клянусь Господом-победителем, я оглашу воздух криком, который настигнет вас у самых стен Тулузы[148].

Ему предлагали сосчитать крестоносцев.

– Не надо, – отвечал он. – Нас достаточно, чтобы с Божьей помощью победить неприятеля.