Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира

Чаще всего я заставала бабушку Эю в ангаре, где она сидела, скорчившись на полу, со своими полотнами. Все лето она рисовала как сумасшедшая, будто от этого зависела ее жизнь. Картины становились все больше: новые холсты я покупала на ее пенсию, а свои собственные сбережения тратила на покупку «бабушкиных» шедевров. Все картины изображали морские пейзажи, очень похожие друг на друга. Основными цветами оставались синий, бирюзовый и серый. Ни людей, ни животных на них не было, кроме пары летающих пташек. Растущие из моря грибы часто были раздвоены, словно отражаясь в воде. На некоторых возвышались загадочные темные округлые холмы. Иногда эти фантастические пейзажи освещало огненно-красное солнце.

— Что это за остров, бабушка? — спрашивала я. — Теперь ты знаешь?

— Аль-да-бра, — смеясь и поднося руку к голове, отвечала бабушка. Словно заклинание, которое она сама выдумала. Она шептала еле слышно, поэтому я не была уверена, что расслышала правильно. Может, этим она хотела сказать: «Кто его знает?»

Однажды — это было уже в сентябре — я никак не могла найти бабушку. Ее не было ни в ангаре, ни в огороде, ни в доме. Далеко она уйти не могла. Куда же она подевалась?

Я стала звать ее, наматывая круги вокруг дома, потом зашла внутрь попить воды. В пустой кухне, где царил идеальный порядок (кроме разве что пары растерзанных листьев салата на полу) до меня донеслось какое-то тихое шебуршание из спальни. Я отправилась туда, но комната была пуста.

— Бабушка, — тихо позвала я с порога. Мне стало не по себе.

Снова это шебуршание, как будто кто-то скребется.

Я посмотрела на кровать: казалось, звук идет оттуда. Это была старинная деревянная кровать, такая высокая, что я с трудом на нее забиралась. Может, сюда забрела какая-нибудь бездомная кошка?

Я подошла поближе, наклонилась и заглянула под кровать.

— Бабушка!

Это была она. Огромный свернувшийся клубок. Должно быть, она заснула под кроватью и только теперь проснулась. Ее длинное платье, теперь уже грязно-серое, все скомкалось и сбилось, из-под него выглядывали толстые ноги. Даже в полутьме под кроватью было видно, какие они загорелые и морщинистые.

— Бабушка, почему ты спишь под кроватью? — удивленно спросила я.

— Здесь так хорошо, — тихонько пробормотала она, и не думая вылезать. Я с трудом разобрала ее сиплый шепот.

Я молча кусала губы, размышляя о том, так ли это мудро с моей стороны защищать бабушку, скрывая от посторонних ее чудачества. Что я делаю? Почему не бегу рассказать все маме?

— Можно к тебе? — вместо этого спросила я. Не дожидаясь ответа, я забралась под высокую решетку кровати к бабушке под бок. Я обняла ее, не проронив ни слова. Бабушка обвила мою талию правой рукой.

— Как в домике, — прошептала я после долгого молчания.

— Как?

— В домике.

— Ах да. Здесь уютно, правда? — бабушкин голос был слабым и хриплым, едва различимым.

— Но рано или поздно придется отсюда вылезти.

— Зачем?

— Чтобы поесть.

Мы шушукались, как маленькие дети, которые прячутся от родителей.

Наконец бабушка на четвереньках стала выбираться из-под кровати. На это ушла уйма времени. Когда операция наконец была завершена, я последовала за ней. Помогла ей подняться с пола, а потом уговорила снять платье, чтобы я его постирала. Надевать новое она не стала и ждала, пока я достираю, завернувшись в простыню. А когда платье высохло, она не захотела надеть его обратно и заявила, что ей больше нравится в простыне.

С тех пор каждый раз, когда я не могла ее найти, я заглядывала под кровать. По непонятной мне причине это стало ее любимым местом для отдыха. Не на кровати, а под кроватью, где так уютно.

По сути, успокаивала я себя, эти бабушкины чудачества абсолютно безвредны: зачем терять время и силы на борьбу с ее любовью к простыням. Но когда я стала замечать, что она не в состоянии удержать что-либо в руках, так у нее распухли пальцы, я посоветовала ей показаться врачу. Любому, какому захочет.

— Может, это что-то вроде артрита, — сказала я. — Артрит лечится!

— Но руки у меня не болят, а ползать на них стало даже удобнее! С таким весом, как у меня, это весьма полезный навык, — возразила бабушка своим хриплым голосом. — Кистью для рисования я не пользуюсь, пальцами получается куда лучше; а пищу до рта я еще в состоянии донести: только это имеет для меня значение.

— Ты в состоянии донести пищу до рта, но без ножа и вилки.

— Какая разница?

— И потом, мне приходится за тебя завинчивать баночки с красками, чтобы они не засохли. Ты всегда оставляешь их открытыми.

— Я знаю, что ты любишь это делать. Элиза, мне хорошо и так. Я говорила тебе, что боюсь врачей. Они хотят, чтобы все было по-ихнему, талдычат нам, что хорошо, а что плохо. Будто знают, что для тебя хорошо, а на самом деле…

Она закончила раздраженным нечленораздельным хрипом.