Алеет восток

— Возможно, я огорчу Вас — усмехаюсь я — но есть немало творцов, не наделенных великими талантами. Истинных гениев очень мало — такова уж жизнь. Ну а тех, кому не дано, можно разделить на две категории. Одни упорно работают над собой, совершенствуя свой талант, пусть и небольшой — что же, эти люди заслуживают уважения, а их способностям находится применение и признание, пусть и не такое, как гениям. А вот вторые начинают уверять и окружающих, и сами себя, что они гении, но им власть, враги, завистники, раскрыться не дают. Это легче, на первый взгляд — труда не требует. Но за все надо платить, ибо талант подобен цветку, который надо растить, холить и лелеять — а когда вся энергия таких особей уходит на злобу, то и талант безвозвратно пропадает. Ну а хозяева его становятся агрессивными бездарностями, ненавидящих все и вся.

Ахматова, Гумилев и Чуковский молчали — им не понравилась моя жесткость, но не признать справедливость моих слов они не могли. Лида бросает злобные взгляды — на меня и Лючию, на Ахматову, на Гумилева, на своего же отца. И со слезами тычется лицом в подушку, сквозь рыдания слышу «ненавижу, проклятые!». Не понимает, не раскаивается? Продолжим!

— Вот что лично вы предложить можете? — спрашиваю я елейным тоном — или, совсем ничего? Так бездарности тоже иногда нужны, подсобить на подхвате. Вы, Лидия Корнеевна, сейчас работаете где? Ах, член Союза Писателей — и какие бессмертные творения написали? Может я что-то не смыслю в тонкостях стихосложения — но хорошо знаю: в данный конкретный момент, хорошо то, что хорошо для страны и народа. Применительно к литературе — что вдохновляет, воодушевляет и воспитывает. Такой вот общественный заказ. И раз конкретно вас именно Советская Власть избавила от долга воевать или трудиться, дала квартиру, паек, и деньги от Союза Писателей — то вправе требовать чего-то взамен? Как сказал товарищ Сталин, мы ведь платим рабочему, инженеру, колхознику не за его талант сам по себе, а за конкретно произведенный продукт. Так отчего с писателями, художниками и прочей творческой интеллегенцией должно быть иначе?

— Куском попрекаете? Так подавитесь!

— Увы, Лидия Корнеевна — отвечаю я — в СССР, по советским законам, неработающих граждан быть не может. Таковым выносится предупреждение, и если они в месячный срок не найдут работу, то подлежат принудительному трудоустройству, в месте по выбору направляющего органа. Как легко понять, это такие места и занятия, куда добровольно желающих нет. А то непорядочно выходит, от Советской Власти все что положено получать, и в ответ грязью поливать! Так что, будет вам, строго по закону — из Союза Писателей вон, и дальше, как положено с тунеядцами. Уборщицей пойдете, или в госпиталь, за лежачими больными утки выносить. И заметьте, это вы Советской Власти войну объявили, а не наоборот — ну так не обижайтесь!

Я не шучу. И ничего не обещаю напрасно — именно это с ней будет. Пожалуй, горшки в больнице, это куда унизительнее для ее самолюбия, чем Норлаг! Еще одна Вера Пирожкова, те же самые мысли — с той лишь разницей, что та фашистская тварь таких как я «саламандрами» называла. Это в сорок четвертом было — приехав на Второй Арсенал несколько лет спустя, я поинтересовалась ради любопытства судьбой подопытной номер такой-то (все было по закону, замена высшей меры на статус лабораторной крысы — исключительно по ее добровольному подписанному согласию). Жива еще была, на удивление — но фотографии мне показали, в медкарте и личном деле, на ночь и нервным лучше не смотреть! И не доживет эта тварь до конца срока — лучше бы выбрала расстрел, вышло бы для нее гуманнее! Только не надо упрекать меня в жестокости — мразь, заявлявшая что «в завоевании России немцами беды бы не было, ну истребили бы расплодившееся быдло, остались бы мы, русские интеллегенты, жили бы здесь среди чистеньких ферм и полей, а не в вашем навозе», иного и не заслуживает! Ну а эта — что ж, пока за ней конкретных поступков нет, будем гуманны, еще не в лагерь, не на лесоповал. Вот только духовным авторитетом ни для кого тебе не стать никогда — и сама ты наплачешься над своей судьбой, и все будут на тебя как на дуру и неудачницу смотреть. Если конечно, ты взглядов не переменишь — во что верится с трудом, но какую-то вероятность оставляю!

— Простите, Анна Петровна, вы дворянка? — спрашивает Ахматова.

— Мой отец был рабочим на Балтийском заводе — отвечаю я — а мать, домашней прислугой. Ну а я училась в университете здесь, в Ленинграде, но не закончила, война не дала.

— Удивительно — говорит Анна Андреевна — я была уверена… Да, милочка, не подскажете, вы свою шляпку где покупали?

— В Москве, в ДИМе — отвечаю я, удивляясь неожиданному переходу темы.

— Тогда, милочка, вам не сказали, про неписанное правило: после пяти вечера, не носят шляпок с полями больше пяти сантиметров! — говорит Поэтесса, придирчиво оглядывая меня — хотя отмечу ваш вкус, это платье очень вам идет.