Алеф

Рутина и повторение – не одно и то же. Для того чтобы достичь в чем-то совершенства, необходимо практиковаться и повторять, повторять, повторять, пока техника не станет такой же естественной, как дыхание. Это я понял еще ребенком, в маленьком городке в бразильской глубинке, где моя семья проводила лето. Больше всего меня впечатляла работа кузнеца, который жил по соседству. Я мог сидеть, замерев, целую вечность, глядя, как тяжелый молот поднимается и ударяет по куску раскаленного железа, разбрасывая вокруг фейерверк красных искр. Как-то кузнец спросил меня:

– Ты, верно, думаешь, я все время делаю одно и то же?

– Да.

– А вот и нет. У каждого удара своя мощь: иной раз я бью по металлу со всей силы, а иногда едва его касаюсь. Но прежде чем я этому научился, мне много лет подряд приходилось повторять одно и то же, пока не наступил момент, когда мне уже не нужно было думать о том, что делаю, – моя рука вела меня сама.

Эти слова врезались мне в память.

РАЗДЕЛЕНИЕ ДУШ

Я вглядываюсь в каждого из моих читателей, протягиваю руку и благодарю их за то, что пришли. В своих странствиях я один, но душа, перелетающая из города в город, не одинока: я вмещаю в себя всех тех, кто понял мою душу из моих книг. Я не чувствую себя чужим ни в Москве, ни в Лондоне, ни в Тунисе, ни в Киеве, ни в Сантьяго-де-Компостела, ни в Гимаранше – ни в одном из городов, которые мне довелось посетить за эти полтора месяца.

Я слышу, как за моей спиной жарко спорят, но стараюсь сосредоточиться на том, что делаю. Между тем обстановка накаляется. Я оборачиваюсь и спрашиваю своего издателя, что происходит.

– Это вчерашняя девчонка. Требует, чтобы мы взяли ее с собой.

Я не могу даже вспомнить вчерашнюю девушку, но прошу спорщиков угомониться и продолжаю подписывать книги.

Кто-то садится рядом со мной, но тут появляется охранник в униформе, и спор разгорается снова. Я перестаю подписывать книги и поворачиваю голову.

Возле меня сидит девушка, в глазах которой я прочел любовь и смерть. Я впервые внимательно смотрю на нее: темные волосы, на вид лет двадцати двух – двадцати девяти (я совсем не умею определять возраст), в потертой кожаной куртке, джинсах и кедах.

– Мы проверили ее рюкзак, – говорит охранник, – так что опасаться нечего. Но ей нельзя здесь оставаться.

Девушка молча улыбается. Очередной читатель терпеливо ждет окончания разговора, чтобы получить на свои книги автограф. А девушка и не думает уходить.

– Вы меня помните? Я Хиляль. Я пришла разжечь священный огонь.

Я говорю, что да, отлично помню. Вру конечно. Люди, стоящие в очереди, заметно нервничают, а читатель, ждущий автографа, обращается к девушке по-русски, и по его тону я понимаю, что он говорит что-то резкое.

У португальцев есть пословица: «То, что нельзя вылечить, нужно вытерпеть». Разбираться некогда, надо что-то делать. Я прошу девушку подождать меня в сторонке, чтобы не мешать другим. Она послушно встает и отходит.

Уже через минуту я вновь забываю о ее существовании, сосредоточившись на том, что происходит. Я принимаю благодарности и благодарю в ответ, и следующие четыре часа пролетают, словно один счастливый миг. Каждый час я делаю перерыв, чтобы выкурить сигарету, но совершенно не чувствую усталости. Автограф-сессии я обычно завершаю словно с полностью заряженными батарейками – более энергичным, чем всегда.

В конце я прошу собравшихся наградить организаторов аплодисментами. Наступило время ехать на следующую встречу. Девушка, о которой я за все это время ни разу не вспомнил, снова подходит ко мне.

– Мне нужно кое-что вам показать.

– Это невозможно, – говорю я. – Меня ждут на ужин.

– Нет, это возможно, – отвечает она упрямо. – Меня зовут Хиляль, это я вчера ждала вас у входа в отель. Я могу показать это прямо сейчас, пока вы собираетесь.

Прежде чем я успеваю ответить, девушка достает из футляра скрипку и начинает играть.

Читатели, начавшие расходиться, возвращаются, чтобы послушать этот импровизированный концерт. Хиляль играет с закрытыми глазами, словно в трансе. Я смотрю, как смычок порхает над скрипкой, почти не касаясь струн и рождая мелодию, которой я прежде никогда не слышал и которая сообщает мне и всем остальным что-то такое, что непременно нужно услышать. Иногда девушка замирает, а в следующий момент кажется, будто она предается экстазу, танцуя вместе с инструментом; но в основном движутся только ее руки.

Каждая нота пробуждает в нас воспоминания, а вся мелодия рассказывает удивительную историю, историю души, что тянется к другой душе без страха быть отверженной. Пока Хиляль играет, я вспоминаю, как часто случалось, что помощь приходила ко мне именно от тех людей, которые, как мне казалось, не имели никакого отношения к моей жизни.

Скрипка замолкает, но никто не аплодирует, и в зале воцаряется почти осязаемая тишина.

– Спасибо, – говорю я.

– Я поделилась с вами частичкой своей души, но этого недостаточно, чтобы исполнить мою миссию. Вы возьмете меня с собой?