Александр Алехин. Судьба чемпиона

– Зачем ты пьешь, Саша? – с тоской и доброй заботой спросила Надя. – Ведь скоро матч с Эйве.

Она притянула к себе руку Алехина и прижалась щекой к его ладони. Алехин испугался, Грейс обещала зайти за ним и в любую минуту могла появиться в зале. Как бы почувствовав его замешательство, Надя поднялась, одним кивком простилась с Алехиным и пошла из турнирного зала. Сквозь раскрытую дверь Алехин еще долго видел, как она удалялась с опущенной головой, вся в черном, еще прямая и стройная…

Бутылка кончилась, Алехин опьянел. Ему не хотелось выходить из кабинета, не хотелось встречать ни Грейс, ни гостей, ни прислуги. Не снимая пиджака, он лег на кушетку.

– Вот и все! – тихо проговорил он.

Его голос странно прозвучал в мертвой тишине. Испуганный недавней вспышкой Алехина, огромный чужой дом молчал.

11

«Зачем ты пьешь, Саша?»

Ветер неистово рвал полы плаща, трепал волосы. Какой страшный ветер! Не часто бывает в Париже такая погода. Алехин пробовал идти боком, поворачивался спиной: пронзительный ветер проникал сквозь одежду, вызывал дрожь во всем теле.

«Пора надевать пальто, – подумал Алехин. – Холодно. Хорошо, что выпил порцию коньяку в кафе, чуть согрелся. Все равно холодно. А ей уже не холодно и никогда не будет холодно. Бедная Надя! Б-рр!..

А зря я не поехал в такси, – продолжал рассуждать перезябший чемпион. – Почему-то показалось неудобным ехать на машине в церковь. Да еще на похороны. Ложная стыдливость, боишься суда людей. Надя всегда раздумывала: что скажут люди, это передалось и тебе. Надя. Нет больше Нади. Какая она была тогда на турнире. Глаза грустные-грустные. Не знал ты, что видишь ее последний раз и в мыслях не имел, что она пришла с тобой прощаться. Ушла по аллее прямая, стройная. И оставила мучительный вопрос: «Зачем ты пьешь, Саша?»

На паперти русской церкви стояло несколько мужчин. Они жались к стенке – прятались от ветра. Медленно прошел Алехин мимо них. Как всегда в церкви, его сразу охватило чувство какой-то отрешенности от всего земного, блаженное умиротворение. После свиста и завывания ветра здесь было особенно тихо, лишь где-то далеко, словно в глубоком подземелье, монотонным басом читал дьячок. Лики святых сердито глядели на Алехина со всех сторон; слабо освещенные, они казались загадочными, полными непонятного, потустороннего смысла. Десятки мерцающих свечей нагревали прохладный воздух и заставляли его дрожать над головами людей. Отовсюду лилось слабое сияние, отраженное в бесчисленных киотах и окладах икон из стекла, серебра, бронзы.

«Давно я не был в церкви, – подумал Алехин. – Пожалуй, лет десять, когда-то меня приводила сюда Надя». И сразу же стал искать ее.

Шагах в десяти, около алтаря, спинами к Алехину стояли несколько десятков людей. Черные одежды, цилиндры в руках мужчин, черные шляпки с вуалетками у женщин. Хор запел гимн отпевания. «Благословен господь наш!» – тянули десятки женских и мужских голосов. На цыпочках, чтобы не шуметь, подошел Алехин к толпе. Но и отсюда он не видел Нади. Постояв минутку, он решил пробраться к гробу. Осторожно раздвигая толпу, сделал один шаг вперед, второй. Дамы недовольно уступали ему место, мужчины бросали гневные взгляды. Лишь некоторые узнавали Алехина и отодвигались в сторону, пропуская вперед.

Хор внезапно перестал петь. Наступила тишина. Алехин остановился. Сзади послышался шепот кумушек, которых он только что разъединил. «Бросил ее, говорят, руки на себя наложила». «Мертвые воскреснут!» – затянули в этот момент дьякон и псаломщик. Алехин сделал еще один шаг вперед и тут же увидел Надю. Отрешенность и какое-то неземное достоинство делали ее лицо неузнаваемым. Бледная, с провалившимися щеками, огромным носом, всегда выдающимся у покойников, она казалась Алехину чужой и незнакомой. Только черные брови, длинные, плотно сжатые ресницы да пышные волосы, прижатые на лбу бумажным венчиком, ничуть не изменились. Почти полтора десятка лет она была рядом с Алехиным, он видел ее светлым аргентинским утром, на торжественных парижских банкетах, в тумане лондонских ночей.

Не отрываясь, смотрел Алехин в лицо Нади. «Последний раз, – подумал он, – никогда больше не увижу этого родного лица. Никогда – какое страшное слово! Сколько в нем безнадежности, ужаса, отчаяния. Такое же ужасное, как п слово «ничто». Вот смотришь ты на человека с руками, ногами, головой. А это уже совсем и не человек. Нет давно человека. Осталось ничто. Прежнего человека, бывшего совсем недавно близким, родным, ты не увидишь никогда. Никогда!..

Страшна ты, смерть, – содрогнулся Алехин. – С тобой разом кончается все, с твоим приходом обрываются замыслы, погибают надежды. Мечтаешь о будущем, радуешься успехам, скорбишь о потерянном; только что ты был полон сил, веры в себя, грезил о счастье, презирал невзгоды, и вдруг в один момент – бац! – сразу конец всему! Погибает теплое тело, полное чувств и желаний, пропадает мозг с его тончайшими мыслями, воззрениями, памятью. Погибает разом все; исчезает без следа, будто ничего, никогда и не было.