Александр Беляев

Такая вот утопия… Вражеских солдат без нужды не убивают. Казалось бы, понятно: солдаты — люди подневольные, а во всем остальном — братья по классу!.. Но Реввоенсовет свое милосердие объяснил иначе: «…зачем истреблять без цели столько рабочих рук?»

Такая же судьба ждет и классовых врагов: «…среди них тоже есть дюжие ребята. А для дюжих рук всегда найдется работа. <…> Неплохо, если они поработают на шахтах, — нам нужно много угля».

Несмотря на венчающую роман цитату из «Интернационала» («Владыкой мира станет труд!»), социалистической моралью здесь и не пахнет — так смотрит на людей рабовладелец.

А вот некоторые детали предыдущей главы — визит Качинского, Дулова и Штирнера-Штерна к Эльзе Глюк-Беккер. Вначале о встрече с ними рассказывает глуповатая Эмма Фит:

«— „Надеюсь, что мы вас ничем не побеспокоим“, — сказал Штирнер, то есть Штерн, — сохрани бог, если я ошибусь при них! — „но если среди ваших слуг есть туземец, знающий местность, мы будем очень просить вас

одолжить намего в проводники на день-два“. — Так и сказал „одолжить“, как вещь… —и Эмма рассмеялась».

Зная, что читатель может быть невнимателен, Беляев заставляет персонажей сцену повторить:

«„А вас мы побеспокоили потому, — продолжал он (Дулов. — З. Б.-С.), — что не хотим своим прибытием в городок возбуждать лишний шум. Толпа зевак всегда мешает. И мы решили завернуть в ваш залив. — Дулов протянул руку к берегу. — Жить мы будем в палатке. Вас же мы будем просить только об одном: если среди ваших служащих имеются туземцы, одолжите нам парочку

в качестве проводников“.

Эмма многозначительно посмотрела на Эльзу. как бы говоря: „все так, как я говорила: одолжите парочку проводников“».

Итак, один рабовладелец обращается к другому с просьбой одолжить на время парочку говорящих орудий — рабов.

Через три года в книге вместо «одолжить нам» и «одолжите нам парочку» будет написано: «разрешите нам взять» и «разрешите использовать их», а от смешков и многозначительных взглядов Эммы не останется и следа.

Но пока еще не весь мир попал в рабство, приходится упражняться в демагогии:

«— С тех пор, как в руках нашего правительства оказалось новое могучее орудие, все буржуазные государства стали готовиться к борьбе с нами. Мы оставались верны нашей миролюбивой политике и не выступали зачинщиком…»

Но война уже разразилась и притворяться нужды нет:

«— Тут были и другие причины, — усмехнулся Дулов».

Причины понятны: войну за мировое господство можно начинать, когда сокрушительного нового оружия произведено достаточно.

Дулов — честный циник, а Качинский все еще болтает о юридических приличиях:

«— Ну, конечно, — ответил Качинский, — как бы то ни было, не мы первые бросаем вызов».

А теперь о целях войны… Когда Штирнер попытался подчинить людей своей воле, против него поднялись все государства мира. А здесь одно государство угрожает всем людям кастрацией мозга («убьем не физически, а только часть их сознания»), чтобы всех превратить в покорный и безопасный рабочий скот.

Оттого-то и ходит Дулов в авторах проекта — так называемая «мягкая» дрессировка по Дурову предусматривала непременное предварительное «обезволивание».

Как уже было сказано, в издании 1929 года конец изменен. В чем причина — фантазии Беляева стали воплощаться в реальность и телепатия попала под надзор цензурного ведомства? Тогда проще, наверное, было бы вовсе роман не печатать… Или нравы смягчились и то, что спокойно читалось в 1926 году, три года спустя стало коробить редакторов?

В поисках ответа еще раз взглянем на повествование 1926 года: московская экспедиция по отлову диких животных прибывает в Африку, Штирнер встречается с Эльзой Глюк и очищает себя от подозрений в убийстве банкира, на следующее утро Эльза с москвичами должна отправиться в джунгли… А утром всё — джунгли, Эльза, Штирнер — летит к черту: война!