Александр Беляев

Золотоносов не может с точностью сказать, какой из двух вариантов — французский или русский — попался на глаза автору «Человека-амфибии»[264], но убежден, что под рукой Беляева роман утратил главное:

«Беляев не смог найти неоспоримой мотивировки для произведенной Сальватором вивисекции. Ибо никакими благими целями, ничем, кроме алчности, превращение человека в морскую рыбу не оправдаешь».

С какой же тогда целью принялся Беляев за свой римейк? У Золотоносова готов ответ:

«Беляев как бы подмигнул своим читателям, подчеркнув, что зачинает советскую массовую культуру не на пустом месте, а прямо украв основные сюжетные ходы и образы у предшественников, текстами которых зачитывались в 1900-е годы. Не своруешь — не продашь!»

Неужели все так просто? Даже обидно…

Но все непросто!

Педро Зурита — алчный негодяй, и все потустороннее ему чуждо. А посему с похвальной быстротой раскрывает связь между подводным гротом, где спрятался «морской дьявол», и поместьем над этим самым фотом расположенным. После чего засылает в поместье своего шпиона — верного и послушного индейца. Миновав железные врата, индеец обнаруживает, что за высокой каменной стеной раскинулся роскошный сад. «Посыпанные красноватыми измельченными раковинами расходились в разные стороны» дорожки, «голубо-зеленые сочные агавы», «целые рощи персиковых и оливковых деревьев», «яркие цветы» и сверкающие, «как зеркала, водоемы» в темной зелени травы, «высокие фонтаны освежали воздух»… Благодать! Но бродит по саду и неведомое зверье: «звери со шкурою ягуара лаяли по-собачьи», «сверкая медно-зеленой чешуей, перебежала дорогу шестиногая ящерица», с дерева свисает «змея с двумя головами»… А вот то, что наполнило омерзением Виктора Шкловского: поросенок из-за проволочной сетки уставился «единственным, большим глазом, сидевшим посреди лба»… прочие «необычайные гады, звери и птицы, чудовищное соединение в одном теле разных видом животных. Собаки с кошачьими головами, гуси с петушиной головой, рогатые кабаны, страусы-нанду с клювами орлов, бараны с телом пумы…».

Прямо Босх какой-то… И тогда индеец понимает, что «попал в ад»!

Но сад адским не бывает! И Змею, свисающему с садового дерева, тоже в аду не место! Змей давно прописан в саду райском! Куда же попал несчастный индеец? Он очутился в нескончаемых Днях Творения, в том времени, которое течет только в Раю.

А что мы знаем о хозяине сада?

Зовут его доктор Сальватор. Зурита слышит о нем впервые:

«— Кто он, этот Сальватор?

— Бог, — ответил Бальтазар.

Зурита в изумлении высоко поднял свои черные, пушистые брови.

— Ты шутишь, Бальтазар?

Индеец едва заметно улыбнулся:

— Я говорю то, о чем слышал. Многие индейцы называют Сальватора божеством, спасителем.

— От чего же он спасает их?

— От смерти. Они говорят, что Сальватор держит в своих руках жизнь и смерть»[265].

Может быть, непросвещенные туземцы приняли талантливого хирурга за свое местное индейское божество, распорядителя жизни и смерти?

Вряд ли, поскольку имя его — Сальватор. Гражданин испаноязычной Аргентины, будь он даже гением хирургии, мог носить фамилию Сальвадор, но никак не Сальватор. Потому что Сальватор — это не испанский, а латынь: salvator. И значение этого слова: «спаситель». Именно так и величают доктора индейцы. А поскольку слово это — фамилия, следует писать его с прописной буквы: Спаситель. Иными словами, Христос. И ведет себя доктор в полном соответствии с именем:

«Он может делать чудеса. Хромым он дает новые ноги, — хорошие, быстрые ноги, слепым — глаза, зоркие, как у коршуна. Он даже воскрешает мертвых, и они открывают глаза и начинают есть, пить и радоваться солнцу».

Но Христос творил только чудеса (исцелял бесноватых и увечных, воскресил Лазаря), оставляя Творение своему Отцу Небесному.

Да и во внешности Сальватора — «довольно большой нос с горбинкой, несколько выдающийся, острый подбородок и плотно сжатые губы придавали лицу жесткое и даже хищное выражение. Карие глаза смотрели холодно и с каким-то жадным любопытством» — нет ничего от кроткого и прекрасного ликом Иисуса.