Александр Блок

В чувствительно-жалобном тоне рассказывается о «бесполезной юности» убившей себя девушки, о «пустых мечтах», о «тоске дорожной». На платформе маленькой станции она встречает и провожает поезда. Лучшая строфа стихотворения – о вагонах:

Вагоны шли привычной линией,Подрагивали и скрипели;Молчали желтые и синие;В зеленых плакали и пели.

А вот и воспоминание о «Воскресении» Толстого:

Лишь раз гусар, рукой небрежноюОблокотись на бархат алый,Скользнул по ней улыбкой нежною…Скользнул – и поезд в даль умчало.

Сентиментально-гуманная повесть о юной самоубийце выдержана в стиле Некрасова. Некрасовская манера кажется даже преувеличенной в последней строфе:

Не подходите к ней с вопросами,

Вам всё равно, а ей – довольно:Любовью, грязью иль колесамиОна раздавлена – всё больно.

Это стихотворение принадлежит к числу «стилистических упражнений» Блока. После Вл. Соловьева, Фета, Лермонтова, Тютчева и Баратынского он приближается к «гуманной» лирике Некрасова.

Три стихотворения посвящены снам детства и юности… Он – снова ребенок: над кроватью – зеленый луч лампадки; няня рассказывает сказку о богатырях, о заморской царевне…

Сладко дремлется в кроватке.Дремлешь? – Внемлю… сплю.Луч зеленый, луч лампадки —Я тебя люблю!

Легкие, простые, мечтательные стихи – как детская книжка с раскрашенными картинками.

Второй сон – видение юности («Приближается звук.

И, покорна щемящему звуку»):

Снится – снова я мальчик, и снова любовник,                 И овраг, и бурьян,И в бурьяне – колючий шиповник,                 И вечерний туман.

Сквозь цветы глядит на него старый дом, ее розовое окошко…

Хоть во сне, твою прежнюю милую руку                    Прижимаю к губам.

Всё в этом прелестном стихотворении напоминает Фета: и умиление, и нежность, и ясный, ровный свет.

Третий сон – предсмертный («Посещение»). Два голоса перекликаются в снеговой метели. Первый говорит:

Вот я вновь над твоею постельюНаклонилась, дышу, узнаю…Я сквозь ночи, сквозь долгие ночи,

Я сквозь темные ночи – в венце.Вот они – еще синие очиНа моем постаревшем лице!

Другой голос отвечает: душа ослепла для видений, мой дом занесен метелью.

Я не смею взглянуть в твои очи,Всё, что было, – далеко оно.Долгих лет нескончаемой ночиСтрашной памятью сердце полно.

Последняя встреча поэта с Подругой Вечной… Какая печаль в этом снеге, в этой ночи, в этом «остывшем очаге»! И как пронзает сердце ее еще синие очи на постаревшем лице…

В 1910 году написано патетическое стихотворение «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?», завершающее цикл «На поле Куликовом», огромной звучности fortissimo. Зловещая азиатская Русь, черная мгла и красное зарево, онемелое лицо и татарские огненные очи, – страшной роковой загадкой стоит перед поэтом родина. Кто разгадает ее? Кто ответит на взволнованные жадные вопросы?

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!

Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…Вольному сердцу на что твоя тьма?………………………………………………………Знала ли что? Или в Бога ты верила?Что́ там услышишь из песен твоих?..

И нет ответа: маячит сонное марево, наплывает из степи черная мгла… Следующая строфа подхватывает слово «черный» как основную тему:

За́ море Черное, за море Белое,В черные ночи и белые дниДико глядится лицо онемелое,Очи татарские мечут огни…

Неистовый напев, степной и дикий, как вой шамана, «стрелой татарской древней воли» пронзил сердце России. И когда в 1918 году Блок писал своих «Скифов», он снова увидел Россию в красном зареве татарского становья:

Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,С раскосыми и жадными очами!