Александр Блок

все слова (кроме местоимения «ты») так подобраны и так расставлены, что каждое из них носит и логическое и тоническое ударение: пять ударов падают с тупой, беспощадной правильностью; часы, отрезывающие равные куски времени, капли, мерно точащие камень; нечеловеческая, железная необходимость — ритм Рока.

В отдел «Разные стихотворения» включены строфы «Сон» (Моей матери) — одно из редких произведений Блока, проникнутых христианской верой в воскресение мертвых. Поэту снится, что он с женой и матерью похоронены в древнем склепе. Звучит труба Воскресения:

И Он идет из дымной дали;И ангелы с мечами — с Ним:Такой, как в книгах мы читали,Скучая и не веря им.

Мать просит сына отвалить камень от гроба, сын отвечает:

— Нет, мать. Я задохнулся в гробе,И больше нет бывалых сил.Молитесь и просите обе,

Чтоб ангел камень отвалил.

Так неожиданны это смирение, молитва, вера после стихов «Страшного мира» и «Возмездия». «Падший Ангел» не забыл звуков небес. Стихотворение «И вновь — порывы юных лет» написано в том же 1912 году, как и знакомое нам стихотворение «Миры летят. Года летят», и на ту же тему о счастье. Но по душевной тональности и лирической мелодии они противоположны. «Миры летят. Года летят» — озлобленное отрицание мира-волчка, летящего в пустоте; в стихотворении «И вновь порывы юных лет» — благословение жизни, более чудесной и глубокой, чем детская мечта о счастье. Творческий восторг разрушает тюрьму одиночества и соединяет поэта с миром. Мгновение полноты и гармонии, редкий гость, посещает поэта. Ослепителен этот свет в стране «сени смертной»!

…Что через край перелиласьВосторга творческого чаша,И всё уж не мое, а наше,И с миром утвердилась связь,И только с нежною улыбкойПорою будешь вспоминатьО детской той мечте, о зыбкой,Что счастием привыкли звать!

В другом стихотворении прежние, давно позабытые «ангельские песни», пронесенные через «ночь, мрак и пустоту», опять звучат благословением и радостью:

Благословляю все, что было,Я лучшей доли не искал.О, сердце, сколько ты любило!О, разум, сколько ты пылал!Пускай и счастие и мукиСвой горький положили след,Но в страстной буре, в долгой скуке —Я не утратил прежний свет.

Вокруг поэта очерчен магический круг гармонии. И чем бы он ни пытался разомкнуть его, проклятиями, цинизмом, кощунством, иронией, богохульством, все диссонансы превращаются в строй, все хаотическое— в космос. Как царь Мидас, художник обращает в золото искусства все, к чему ни прикасается. Из муки, ужаса, гибели — выходит песня. Поэт безысходно обречен гармонии. Он может бунтовать, призывать полчища демонов, воображать себя Люцифером— судьба его неизменна. Разрушая, отрицая, проклиная, он всегда — чистое утверждение, ликующее «да» Творцу и творению. «Пессимист» и «нигилист» Блок это знал. В 1914 году он сказал о себе ослепительные красотой и мудростью слова:

Простим угрюмство — разве этоСокрытый двигатель его?Он весь — дитя добра и света,Он весь — свободы торжество!

За трехлетие 1910–1912 годов отдел третьего тома «Арфы и скрипки» обогатился 10 стихотворениями. Заглавие это точно передает музыкальную природу стихов:

Уже померкла ясность взораИ скрипка под смычок легла,И злая воля дирижераПо арфам ветер пронесла.

И снова, как в стихотворении «В ресторане», по волнам музыки плывет ее «очерк страстный», в то время как

Тенор пел на сцене гимныБезумным скрипкам и весне.

Мы уже знаем этот «закон» блоковской лирики и можем предсказать, что эмоциональное звучание «взрывая, возмутит ключи»[[69] в душе поэта и повеет на него холодом смерти.

Когда внезапно вздох недальний,Домчавшись, кровь оледенил,И кто-то бледный и печальныйМне к сердцу руку приложил.

С неизменным постоянством повторяется эта триада: музыка — любовь — смерть. В стихотворении «Где отдается в длинных залах» снова поют скрипки:

И скрипки, тая и слабея,Сдаются бешеным смычкам.

Она выходит из хоровода и бросает цветок «назначенному другу». И снова музыка гибели: