Александр Блок

Ах, не все ли мне равно!Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой,Монотонной и певучей,Вновь я буду пить вино.К чему притворяться живым?Все равно не хватит силыДотащиться до концаС трезвой, лживою улыбкой,За которой страх могилы,Беспокойство мертвеца.

Когда наступила война 1914 года, Блок написал вещие слова:

В сердцах, восторженных когда-то,

Есть роковая пустота.

Тогда ему открылось: страшная пустыня, лежавшая в его душе в эти «испепеляющие года», не была его личной судьбой; это была судьба России. «Крашеным мертвецом» было не одно его сердце: весь старый мир корчился в муках агонии. Наступал страшный суд истории; голоса, слышимые поэтом-пророком, призывали к покаянию. Надвигались

Неслыханные перемены,Невиданные мятежи.

В стихотворении: «Ну, что ж? Устало заломлены слабые руки», написанном за несколько месяцев до войны, поэт со спокойной уверенностью говорит о своем пророческом даре:

Ведь солнце положенный круг обойдя, закатилось.Открой мои книги: там сказано все, что свершится.Да, был я пророком, пока это сердце молилось.

И Блок прав: в его стихах предсказано все: и война, и революция, и будущее великое возрождение России.

В 1914 году заканчивается цикл «Чёрная кровь». Стихи, обращенные к женщине, «даже имя которой презренно», снова говорят о злой силе страсти. Это тяжелое наваждение— не человеческая любовь. Это — дьявольский сплав презрения, ненависти, жестокости, ужаса и сладострастия. Воля бессильна, борьба бесполезна: «Нет, опустил я напрасно глаза; Дышит, преследует, — близко гроза».

Не глядя, она глядит на него; по дрожащей руке пробегает трепет. И он знает:

Нет! Не смирит эту черную кровь

Даже — свиданье, даже — любовь!(«В пол-оборота ты встала ко мне»)

Она приближается: «вздымается жадная грудь». Грозовая тишина. Она кричит заклинания:

Нет! Глаза отвратить и не сметь,и не сметьВ эту страшную пропасть глядеть!(«Я гляжу на тебя»)

В следующем стихотворении— то же чувство стихийности, неизбежности:

Слышу, воет поток многопенный,Из пустыни подходит гроза.

Древнее, роковое наследие пробуждается в подсознании: звериное влечение к истязанию и убийству:

Глаз молчит, золотистый и карий,

Горла тонкие ищут персты…Подойди. Подползи. Я ударю —И, как кошка, ощеришься ты.(«Даже имя твое мне презренно»)

И страшные объятия, и ужас обладания.

И, в ужасе, несвязно шепчет…И, скрыв лицо,Пугливых рук свивает крепчеПевучее кольцо…(«Испугом схвачена, влекома»)

В русской поэзии нет более потрясающего откровения об «одержимости» страсти.

Цикл «Страшный мир» заканчивается стихотворением «Голос из хора» — эпилогом-пророчеством о «мраке грядущих дней». В строй четырехстопного ямба поэт вводит ритмические перебои, неожиданные и захватывающие дыхание. Эти паузы и синкопы вдруг преграждают мерное течение стиха. Кажется, что на мгновение сердце остановилось, потом забилось быстрее, и снова остановилось.

Как часто плачем — вы и я —Над жалкой жизнию своей!О, если бы знали вы, друзья,Холод и мрак грядущих дней!

Первая стопа четвертой строки, из ямба превращенная в хорей («холод»), — как вздрагивание сердца. Слово «холод» получает особую силу. Еще страшнее ритм третьей строфы:

Лжи и коварству меры нет,А смерть — далека.Все будет чернее страшный свет,И все безумней вихрь планетЕще века, века!

Тонические размеры господствуют. Слово «лжи» на неударенном месте усилено, пауза после «а смерть» — дает широкий резонанс слову смерть. Последний стих обрывает тоскливую мелодию двух предыдущих.

Пятая строфа не имеет себе равных в лирике Блока: нечетные четырехударные строки чередуются с четными двухударными: четные — восстают, восклицают, зовут на помощь; нечетные сбрасывают их вниз, прижимают к земле, давят тяжелым камнем. В рифмах: «обманет, встанет, канет» есть тупая грузность, тусклость, глухой гул падения.