Александр Блок

Он видит зал суда и проститутку на скамье подсудимых. Эдакую Катюшу Маслову. А лирический герой явно напоминает Нехлюдова. (Реминисценцию из толстовского романа резонно усмотрела здесь З. Г. Минц.) Блоку и раньше доводилось создавать вариацию на темы «Воскресения» — вспомним знаменитое «На железной дороге».

Падшая женщина, блудница становится как бы общим знаменателем всех блоковских любовных увлечений, больших и малых. Но самое невероятное в этом стихотворении — плавный музыкальный переход к следующей строфе. После ходячей социально-публицистической метафоры «на краю» — вызывающе-демоническое «по краю»:

Вместе ведь по краю, было время,Нас водила пагубная страсть,Мы хотели вместе сбросить бремяИ лететь, чтобы потом упасть.

Смена кадра. Уже ни Катюши, ни Нехлюдова. Это уже автор как реальный человек, не раз ходивший «по краю». И вместе с Любовью Дмитриевной — развернув рискованный «театр жизни», впустив в него множество фигуранток и фигурантов, соединяя одну большую любовь с целым букетом влюбленностей. И вместе с Любовью Александровной — ощутив страшный край, за которым начинается торжество съедающего душу наслаждения.

Шов между двумя половинами стихотворения незаметен, как незаметна синтаксическая несообразность в кульминационной, часто цитируемой строфе:

Что же делать, если обманулаТа мечта, как всякая мечта,И что жизнь безжалостна стегнулаГрубою веревкою кнута?

В третьем стихе не на месте «и что», надо бы отредактировать. Например, сделать так: «Если жизнь безжалостно стегнула…» Но у кого поднимется рука? Интонация сглаживает шероховатость, и мы произносим эти строки от своего имени, присваиваем их, не думая при этом о прототипическом контексте.

Еще одним прощанием с Дельмас можно считать прославленное стихотворение, датированное 29-м февраля 1916 года:

Превратила всё в шутку сначала,Поняла — принялась укорять,Головою красивой качала,Стала слезы платком вытирать.И, зубами дразня, хохотала,

Неожиданно всё позабыв…

«Зубы» — вот улика. Но смысл послания, как всегда, шире. Это прощание Мужчины с Женщиной. Ситуация вечная и универсальная. Вот он, блоковский «реализм» (в кавычках, то есть синтез жизненности и символики), который он искал и нашел. Опора на реальность способствует большей обобщенности, символичности:

Что ж, пора приниматься за дело,За старинное дело свое, —Неужели и жизнь отшумела,Отшумела, как платье твое?

(«Превратила все в шутку сначала…»)

Что это за «старинное дело» такое? Нечто большее, чем литература, чем «духовность» и «общественность». Это смерть, осознанная и осмысленная. Недаром это «дело» в последней строфе так внятно противопоставлено слову «жизнь», да к тому же автор еще и тире поставил, чтобы на два голоса это четверостишие разложить. Мелодия «старинного дела» — это вечность, приобщение к бессмертию: таким «делом» многие занимались до Блока, будут заниматься и после него. А мелодия жизни проста и безыскусна, как шелест женского платья, но именно она звучит последней, музыкально завершает диалог двух начал бытия.

Можно увидеть в этих строках своеобразный постскриптум к «Соловьиному саду», герой которого тоже ведь вернулся к «старинному делу», к пожизненному призванию и долгу. И ритмическая и словесная перекличка есть («Зацепились за платье мое» — «Отшумела, как платье твое»).

В сорок восьмой записной книжке Блока имеется такой пассаж, датированный 29 мая 1916 года: «У меня женщин не 100 — 200 — 300 (или больше?), а всего две: одна — Люба; другая — все остальные, и они — разные, и я — разный».

По поводу этой записи Аврил Пайман замечает: «А все ж Дельмас, из „остальных”, для него так и осталась — „всех ярче, верней и прелестней”».

Можно и так сказать. Тем более что сама Любовь Дмитриевна высоко оценивает роль Любови Александровны в мужской судьбе Блока: «Только ослепительная солнечная жизнерадостность Кармен победила все травмы, и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви».

Более того: Любовь Александровна сумеет исключительно на своей воле, на собственной энергии продлить близость с Блоком — до самых его последних дней. У него это четко запротоколировано:

«Ночью — любовница: от нескольких дней у моря — в обаянии всех благоуханий, обаятельная и хозяйственная, с какими-то слухами, очень важными, если они оправдаются (о предложениях Америки), какие могут узнавать только красивые женщины и, узнавая, разносить, равнодушными и строгими губами произнося умные вещи, имеющие мировое значение» (17 июня 1917).