Александр Блок

Евгения Книпович проживет долгую жизнь, на исходе которой, в 1987 году, выпустит небольшую книжку «Об Александре Блоке», сдержанную по тону, без лишних признаний и подробностей. Как документ об интеллектуальной жизни поэта поста внушает доверие (чему не в силах помешать даже упорный «советский» акцент в речи мемуаристки).

С первой встречи Блок чувствует, что нашел собеседницу высокого уровня. Книпович вспоминает его слова: «Бывают разговоры такие (показал рукой вниз) и такие (показал прямо), а у нас с вами будет такой (и поднял руку вверх)». Действительно Блок тут же с удивительной внятностью и краткостью подводит итог своих отношений с Андреем Белым: «“Он другой – в жизни другой, здесь я с ним не могу…” — “А там по пути?” – спросила я, — “Даже не по пути, а один путь”». С не­многими Блок так раскрывается в разговорах.

А вот он позже говорит с Книпович о необходимом условии творческого полета: «Вы не должны честно относиться к жизни – это кадетское отношение, оно и во мне заложено, но его надо преодолевать. Если оно столкнется с главным, то надо думать – вот мое перебило – и обмануть себя не обманывая. Иначе нельзя – это и есть фаустовский путь».

Пассаж интересный во многих отношениях. Так аналитично и объективно Блок о себе прежде не говорил и не писал. Когда он был поэтом в полной мере, его мысль на пути к высказыванию всегда совокуплялась с эмоцией и в результате получалось нечто неотчетливое и многозначное. Неуместное вторжение поэзии в беседу, выплеск ее на журнальные страницы. Теперь же Блок достаточно определенно объясняет самый механизм взаимодействия искусства с истиной и моралью.

В сфере творчества «честность» есть материал, который «перебивается» художественным приемом, трансформируется им. В итоге возникает новое качество, которое не подлежит моралистической оценке и простому логическому пониманию. Вот что такое «обмануть себя не обманывая».

Все это, однако, применимо только к большим художественным талантам, может быть, даже только к гениям. Когда от «честного отношения к жизни» себя освобождают люди обыкновенные, нормальные — ничего хорошего из этого не выходит. Так, Е. Ф. Книпович в дальнейшем станет официальным, конъюнктурным критиком, напишет множество бессмысленных книг и статей о советской литературе, как влиятельный функционер будет тормозить выход книг Ахматовой и Тарковского… Такую профессиональную судьбу никак нельзя счесть удачной и достойной. Но три с половиной года в тесном контакте с Блоком — это красивый пролог жизни некогда незаурядной женщины, а книга воспоминаний о встречах с поэтом станет столь же красивым эпилогом.

В феврале Блок занимается отделкой текста «Двенадцати», Любовь Дмитриевна бракует строку о Катьке: «Юбкой улицу мела» (проститутки ходят в коротких юбках) и предлагает вариант «Шоколад миньон жрала». Принимается.

Любовь Дмитриевна становится и первой исполнительницей поэмы перед публикой. Это происходит 13 мая на вечере литературного кружка «Арзамас» в Тенишевском училище. Блок читает свои лирические стихи. Публика принимает хорошо, однако в вечере отказались участвовать Пяст, Ахматова и Сологуб. Из-за «Двенадцати». Начало обструкции, для Блока несколько неожиданной. Политика политикой, но…

А тридцать первого мая Блок получает от Зинаиды Гиппиус книжку «Последние стихи» с надписанным на ней от руки стихотворным посланием. Очень личные стихи. И совсем незлые, несмотря на категоричное завершение:

Я не прощу. Душа твоя невинна.

Я не прощу ей — никогда.

Гиппиус искренне, с человеческой болью переживает идейную «измену» двух «интеллигентов-перебежчиков» — Белого с его «кощунственной» поэмой «Христос воскрес» и Блока как автора «Двенадцати». Она понимает, что как Белый, так и Блок, приветствуя революцию, не лицемерят, не преследуют каких-то выгод. Она именует обоих «невинными» и в дневнике, и в письмах, и в стихах. В июне она публикует в газете «Новые ведомости» стихотворение «Идущий…» (впоследствии будет названо «Шел…»), где сравнивает двух поэтов с «потерявшимися детьми». С чисто эстетической точки зрения это одно из лучших произведений поэтессы. Никакого политиканства, никакой дидактики, чистая эмоциональность:

В покрывале ветер свищет, гонит с севера мороз…Никогда их не отыщет, двух потерянных — Христос.

Она по-своему права. В том, что Христос и большевизм несовместимы. В том, что новому режиму не может быть нравственного оправдания, а попытки компромисса с ним ни к чему хорошему поэтов не приведут. Увидеть же неоднозначность, смысловую амбивалентность «Двенадцати» пока не могут ни «красные», ни «белые». Как, впрочем, и отдаленность от реальной политики утопических мечтаний Белого в поэме «Христос воскрес».

Блок не обижен на Гиппиус. Он берется за письмо, набросок которого сохранился в дневнике. Стоит процитировать, поскольку это своеобразный пик блоковской революционности, полемическая гипербола на грани абсурда: