Александр II

Узунов пытается вспомнить происшедшее с ним, но мысли обрываются, и он впадает в забытьё. Чудится ему, будто рядом с ним брат Василько, но Стоян не видит его, слышит голос. Вскоре голос брата сменился голосом бабушки Росицы. О чём она?

При каждой встряске поручик стонет, морщится. Чьи-то заботливые руки поправляют на нём шинель.

– Пить, – шепчет Стоян.

Кто-то поднёс к губам баклажку с холодной водой, смочил рот и тут же убрал.

Неожиданно привиделось Стояну сражение, которое вёл их Передовой отряд за Шипку. Турки бежали, оставив на поле сотни изуверски искромсанных солдат.

В братскую могилу складывают головы и руки, ноги и туловища. Чьи они, кому принадлежали?.. Священник отпевает убитых. Скорбь и гнев… Рядом со Стояном Асен. Он говорит громко, и его слова звучат как клятва:

– Господи, ты велишь возлюбить врагов своих. Прости меня, Всевышний Создатель. Ужли злобные деяния врагов наших прощу я? Нет, не прощу и не возлюблю врагов отечества моего и буду мстить им до последнего вздоха.

Едва вспомнилась та картина изуверства турок, как тут же прояснилась мысль о последнем бое, первом ранении… Османы навалились на их дружину двумя таборами. На него, Стояна, набежал чёрный усатый башибузук в непомерно широких шароварах и сандалиях. Синяя рубаха подпоясана красным поясом, за которым торчит кривая сабля.

Тараща тёмные, как сливы, глаза, он бросился на русского офицера. Стоян увернулся, но турок, хищно оскалясь, наскочил во второй раз. Поручик попытался достать башибузука саблей, но тот, сделав длинный выпад, вонзил штык. Падая, Узунов уже не видел, как Асен ударом ножа свалил башибузука, как дружинники отразили атаку и Асен вынес поручика, а потом помогал санитару делать перевязку. Рана сочилась, насквозь пропитывая бинт.

С трудом поднял Стоян веки, прислушался. В фуре постанывали раненые. Шагавший рядом с фурой санитар, увидев, что поручик смотрит на него, сказал ободряюще:

– Потерпи, ваше благородие, в гошпитале тую дырку заштопают…

До Габрово, где разместился полевой госпиталь, добрались часа за три, но Узунову они показались вечностью. О чём только не передумал: и о том, как в детстве проказничали с братом Васильком, о поре гимназической, о корпусе и товарищах по Измайловскому полку… А чаще мысли о Светозаре. Никак не может Стоян представить её лицо, уплывает, растворяется оно в тумане.

С тревогой подумал о молчании бабушки Росицы. Когда ещё написал ей! Неужели рассердилась и запретит ему жениться на Светозаре?

В Габрово прибыли засветло. Санитары перенесли поручика в офицерскую госпитальную палатку, положили на матрац, набитый соломой. Пришла сестра милосердия, осторожно сняла повязку, промыла рану. Стоян смотрел в её красивые, но печальные глаза и не заметил, как над ним навис своей крупной фигурой доктор в белом халате с ржавыми, кровяными пятнами. Крупные руки легли Стояну на грудь.

– Ну-с, поручик, удачно воткнул штык проклятый башибузук. Чуть левей или повыше – и прощай Божий свет. А в вашем положении недели через две подниму, в Тырново долечитесь, а через месяц-полтора снова в бой… – Повернул голову к сестре милосердия: – Рану обработайте, наложите повязку. Утром осмотрю ещё раз.

Генерал-адъютант Тотлебен отбыл в действующую армию с двойственным чувством. Согласно телеграмме он откомандировывался в Главную квартиру императора всего лишь как советник, однако подспудно в Тотлебене жила уверенность: его ждёт Плевна.

Как истинный немец, Тотлебен был самоуверенным, не без основания считал себя крупнейшим специалистом по фортификационным сооружениям.

Со времени обороны Севастополя генерал Тотлебен руководил Инженерной академией, строил форты на Балтийском и Чёрном морях.

Русско-турецкую кампанию он считал преждевременной, мотивируя необходимостью постройки Черноморского флота и незавершённостью перевооружения армии.

Столь удачно начавшиеся боевые действия не вскружили Тотлебену голову, и на торжества по случаю побед – балы, званые обеды – он взирал иронически.

За обедом, тщательно пережёвывая свиную отбивную с любимым гарниром – жареной капустой, Тотлебен заявил своим домочадцам:

– Мой час настал. Вспомнили-таки Тотлебена.

Жена всполошилась:

– Но ты же не молод, Эдуард Иванович, и если государь пожелал видеть главнокомандующим не тебя, а своего братца, пусть великий князь и соображает.

– Нет! – Генерал решительно пристукнул по столу. – Если зовут Тотлебена, значит, невмоготу.

Запершись на сутки в рабочем кабинете, генерал перелистал все свои записи и тетради с описанием различных фортификационных сооружений, какие повидал в Германии, Франции, Англии… Проанализировал наступательные операции пруссаков с целью овладения французскими крепостными сооружениями. После чего отбыл, взяв в дорогу саквояж, побывавший с ним ещё в Крымской кампании.

Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич посулил своему державному братцу, что если Осман-паша высунется из-за плевненских укреплений, он разобьёт его незамедлительно. Слова оказались пустой болтовнёй.