Александр II

Пик напряжения наступил вечером 18 февраля. По улицам рабочих кварталов к недоумению мастеровых стали ходить удвоенные военные патрули. Профессор Никитенко записал в дневнике: «Что-то зловещее чудится в атмосфере. Дай Бог, чтобы все прошло благополучно». В театрах и цирке на вечернем представлении не было ни одного офицера, все они находились в казармах.

Во внутреннем дворе Зимнего дворца расположились солдаты. Был готов конвой Его Императорского Величества из черкесов и осетинов. От придворного ведомства разослали повестки, что 19 февраля не будет развода в Манеже и выхода во дворце.

И чего боялись? Добро, были бы какие-нибудь определенные сведения о злоумышленниках, а то слухи, опасения, сомнения… Уж не в том ли был расчет, что истерия страха в конце концов захлестнет Александра и тот в последний момент остановится?

Ранним вечером восемнадцатого в Зимний приехали «охранять» государя отец и сын Адлерберги, Сухозанет, Долгоруков, Игнатьев, Муравьев, Чевкин. Яснее ясного было, что компания попросту боялась за свои драгоценные жизни, а гарнизон царского дворца сильно успокаивал. Что случится назавтра – о том не знал никто, и никто не мог поручиться, что не произойдет нечто эдакое.

В малой столовой сели ужинать. Все молчали. Государь выглядел бодрее всех. От сознания решенности дела у него было легко на душе, и в плохое не верилось. Лакеи внесли третью перемену, когда за окном вдруг раздался глухой гул, как взрыв.

– Стреляют! – крикнул Муравьев.

– Не похоже, – спокойно сказал Александр.

Но сотрапезники его потихоньку отодвинулись от стола и стали искать свои каски. Долгоруков высунулся в форточку против Петропавловской крепости и с улыбкой объявил, что это просто сбрасывают снег с крыши. Александр захохотал, остальные сконфуженно заулыбались. Это что-нибудь да значит – царский хохот. В нем не просто насмешка над малость трусившими министрами. В нем уверенность самодержца в своей власти.

Ужину не суждено было мирно закончиться. Едва все расселись и утихло волнение, как вновь сидящие за столом вздрогнули: вблизи явственно послышался колокольный звон. Уж не в набат ли ударили враги?!

Полетели флигель-адъютанты и дежурные офицеры. Запыхавшись, доложили: звонили у Исаакия по случаю похорон какого-то священника.

– Однако, господа, – строго сказал Александр, когда посторонние вышли, – ваше волнение становится уже неприличным! И смешным.

После ужина компания разошлась, и по странному совпадению у всех нашлись дела во дворце, дела неотложные.

Между тем, по данным санкт-петербургской полиции, в ночь с 18 на 19 февраля в городе не случилось ни одного случая воровства, драки или убийства. Скоропостижно умерли один легковой извозчик и коллежский регистратор министерства иностранных дел.

В ночь с 18 на 19 февраля император уединился в Петропавловском соборе и долго молился там у могилы отца. Мыслей и чувств его доподлинных мы никогда не узнаем, впрочем, это и не так важно.

Пройдем за ним короткий путь от Иорданского подъезда Зимнего дворца до Заячьего острова, на котором уже полтора столетия возвышалась крепость.

В Петровских воротах императора встретил краснолицый комендант, явно оторванный от карточного стола и выпивки. Александр распорядился никого не пускать в собор.

Внутри было холодно. Отдав каску флигель-адъютанту, он прошел к иконостасу, где горели негасимые лампады у икон Спасителя и Богоматери, и опустился на колени.

В мельтешении борьбы за реформу забывалась подлинная важность подготовленного акта, его рубежное для России значение. Впервые за многовековую историю государство Российское намеревалось уравнять права всех своих граждан. Впервые от времен легендарных московских царей правитель России делал реальный шаг навстречу народу, освобождая громадный потенциал миллионов своих подданных от стеснительных оков крепостничества. Впервые бюрократическая машина государства проводила радикальные перемены, не отвергая устои прошлой жизни, но твердо выстраивая рядом новые ценности.