Александр II

– Молись, барин, молись, – добродушно сказал извозчик. – Благодари Бога, что помиловал вас.

– Я благодарю Бога за то, что Он спас государя.

– Да, попади он в государя, не сдобровать бы вам, господам…

Ходили упорные слухи – от кого? верно, стихийное народное чувство породило их – что злодея подослали помещики, мстя за освобождение крестьян.

3

Вернемся несколько назад. В III Отделении у задержанного при обыске нашли письмо без адреса к некоему «Николаю Андреевичу», рукописное воззвание «Друзьям-рабочим», порох, пули и яд в склянке.

5 апреля в восемь вечера начались допросы Каракозова, продолжавшиеся днем и ночью. Он не открывал своего имени и сообщников.

Каракозов назвался Алексеем Петровым, 24 лет, родом из помещичьих крестьян, показал, что в Санкт-Петербурге около года, не имеет определенного местопребывания, проживает сутками по дешевым трактирам и питейным лавкам, а то под открытым небом. Работал будто бы поденно в артелях при постройке мостов и мощении улиц. Долгоруков ничему этому не верил.

Держался террорист уверенно, и в лицо главе III Отделения заявил:

– Если бы у меня было сто жизней, а не одна, и если бы народ потребовал, чтобы я все сто жизней принес в жертву народному благу, клянусь всем, что только есть святого, что я ни минуты не поколебался бы принести такую жертву!

На князя этот драматический обдуманный монолог, произнесенный с искренним чувством, впечатления не произвел. «Преступника допрашивали целый день, не давая ему отдыха, – сообщал 6 апреля запиской князь Долгоруков Александру. – Священник увещевал его несколько часов, но он по-прежнему упорствует».

Впрочем, проницательные люди сразу увидели корень преступления. Профессор Никитенко записал в дневник: «Чудовищное покушение на жизнь Государя несомненно зародилось и созрело в гнезде нигилизма – в среде людей, которые, заразившись разрушительным учением исключительного материализма, попрали в себе все нравственные начала, и, смотря на человечество как на стадо животных, выбросили из души своей все верования, все возвышенные воззрения».

7 апреля князь рапортовал: «Преступник до сих пор не объявил своего настоящего имени и просил меня убедительно дать ему отдых, чтобы завтра написать свои объяснения. Хотя он действительно изнеможен, но надобно еще его потомить, дабы посмотреть, не решится ли он еще сегодня на откровенность».

Без сомнения, Каракозов отводил удар от своих товарищей, едва ли рассчитывая на помощь «конституционной партии». В городе возник слух, что стрелявший – «студент и поляк».

Но 7 апреля содержатель Знаменской гостиницы сообщил полиции, что постоялец из третьего номера исчез. На очной ставке он признал Каракозова. Номер обыскали. Нашли конверт с адресом Николая Андреевича Ишутина, проживавшего в Москве. Тут же телеграфировали в Москву. Ишутин был арестован у себя на квартире вместе с собранными им для совещания Петром Ермоловым, Дмитрием Юрасовым и Михаилом Загибаловым. Их доставили в Петербург.

На очной ставке Ишутин признал в «Алексее Петрове» своего двоюродного брата Дмитрия Владимировича Каракозова, родившегося в 1842 году, закончившего пензенскую гимназию, в 1862 году поступившего в Казанский университет, а после исключения за участие в студенческих беспорядках жившего в деревне у родных и служившего письмоводителем при мировом судье Сердобского уезда.

8 апреля председателем следственной комиссии был назначен генерал-адъютант граф Михаил Николаевич Муравьев, умный, властолюбивый, грубый и жестокий. Муравьев предполагал наличие широкого заговора и на первом же заседании комиссии объявил:

– Клянусь скорее лечь костьми, чем оставить неоткрытым это зло – зло не одного человека, а многих, действовавших в совокупности.

Славу усмирителя Польши следовало подкрепить весомо, и с приходом Муравьева следствие увеличило обороты. Самое главное состояло в том, что покушавшийся начал давать показания.

В 1864 году он был вновь зачислен студентом Казанского университета, но затем перевелся на юридический факультет Московского университета. Каракозов назвал свои московские адреса, рассказал, какие книги читал и как пришел к мысли о преступлении. Однако, вопреки уверенности Муравьева, он упорно стоял на том, что дело задумал один, и о том никто не знал.

Ишутин оказался не так стоек. Выяснилось имя Ивана Александровича Худякова, писателя, собиравшего народные сказки и песни. Оказалось, Каракозов бывал у него в свои приезды в Петербург. Худяков помогал ему деньгами.

Худяков отрицал, что знал о подготовке покушения, хотя признавал, что разговоры об этом слышал и убеждал Каракозова, что ничего из этого не выйдет.

Из обмолвки Каракозова между тем узнано было еще одно имя – доктора Кобылина…

Муравьев задумал побороть зло в зародыше. Он обрушился на всевозможные кружки и общества. Каждую ночь брали того, другого, привозили из Москвы и провинции. Но почти всех «сидельцев» пришлось отпустить – никакой вины за ними не было обнаружено.