Александр III

«Государь император шлёт своё царское спасибо вашему превосходительству и всем чинам храброго Мургабского отряда за блестящее дело 18 марта; повелел представить наиболее отличившихся офицеров к наградам, а нижним чинам жалует 50 знаков отличия военного ордена… Вместе с сим Его Величеству благоугодно знать в подробности причины, побудившие вас поступить вопреки переданному вам повелению всеми силами воздерживаться от кровопролитного столкновения».

Объяснения генерала Комарова были признаны вполне правильными. В результате всех этих действий Россия приобрела около двухсот тысяч квадратных вёрст, вышла к границам Афганистана и нанесла весьма ощутимый удар престижу Англии. Всё это вызвало бурю на Темзе. Британский её королевского величества посол получил предписание выразить в Петербурге резкий протест и потребовать извинений.

– Мы этого не сделаем! – заявил Александр III, уже наградивший Комарова золотой шпагой с бриллиантами, а Алиханова-Аварского – орденом Св. Георгия 4-й степени. – Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию.

Гирс был растерян:

– Ваше величество! Это может вызвать вооружённое столкновение с Англией!..

– Хотя бы и так, – отрезал император.

Из Англии пришла новая угрожающая нота. В ответ на неё государь отдал приказ о мобилизации Балтийского флота. Это распоряжение было актом величайшей храбрости, так как британский военный флот, в полном соответствии со строками её национального гимна («Правь, Британия, морями»), превышал русские морские силы по меньшей мере в пять раз.

Прошло две недели. Лондон примолк, а затем предложил образовать комиссию для рассмотрения русско-афганского инцидента и разграничения сфер влияния. Европа начала смотреть иными глазами в сторону Гатчины: с русским монархом пришлось считаться всерьёз всем державам. Сражение на Кушке было единственной военной акцией, которую предприняла Россия (причём вопреки желанию царя) во всё время правления Александра III.

– Во всём свете у нас только два верных союзника, – любил говорить император своим министрам, – наша армия и флот. Все остальные при первой же возможности сами ополчатся против нас…

Это мнение Александр III выразил однажды в наиболее заострённой форме за завтраком во время празднования конно-гренадерского и уланского полков. На завтраке помимо высших военных чинов и некоторых министров присутствовал глава Черногории Николай. Поднявшись с бокалом шампанского, император провозгласил:

– Я пью за здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единственного искреннего и верного союзника России!..

Присутствовавший на обеде Гирс окаменел от изумления; он не без оснований ожидал самых серьёзных осложнений.

На другое утро лондонская газета «Таймс» писала «об удивительной речи, произнесённой русским императором, которая идёт вразрез со всеми традициями в сношениях между дружественными державами». По петербургским гостиным прошелестело: «Тост очень повредил России! Это вызовет целую бурю!»

Поначалу слова Александра III все поняли буквально – он-де отдаёт наибольшее уважение из всех царствующих особ князю Черногорскому. С одной стороны, это весьма подняло авторитет Николая, а с другой, вызвало недоумение коронованных особ Европы. Однако цену князю Николаю государь знал превосходно: и то, что вся Черногория по размерам и количеству населения меньше какого-нибудь малочисленного уезда одной из наших губерний, и то, что тот приезжает в Россию лишь затем, чтобы выклянчить денег якобы на некий военный проект (а они всегда пропадают в его бездонном кармане), и то, наконец, что князь в своей политике держится принципа «и нашим и вашим», сохраняя эквилибр между Петербургом и Веной. Но русскому императору важно было ещё раз напомнить, что его держава ни от кого в мире не зависит и никому не верит.

После этой речи тучи сразу же стали сгущаться на западных границах России. Началось стягивание австрийских и германских войск. В Вене Франц-Иосиф выступил с дерзкой речью о положении на Балканах. Наследник Николай Александрович, отправившийся в Штутгарт, на празднество в честь дня рождения Виртембергского короля, встретил очень холодный приём и очень быстро вернулся в Петербург. Новый министр финансов Вышнеградский сказал, что дал бы десять миллионов, лишь бы черногорский тост не был произнесён. Царедворцы, страшась войны, роптали:

– Воевать нам не по силам. Генералов у нас вовсе нет! Государь бывает всегда такой сдержанный. Как он хватил такую глупость!..