Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

Это был один из тех моментов, когда душа освобождается и летит птицей, и скачет скакуном. Таинственная природа молодого Александра, подобная двойственной природе кентавра, одновременно неистовая и чувствительная, темная и солнечная, словно бы находила выход в гармоничном движении, в ритуальном танце под сверкающим оком солнца или внезапной тенью тучи.

При каждом скачке точеная фигура юноши сжималась, чтобы потом распрямиться в серповидной дуге полета, его золотистые волосы, мягкие и блестящие, гривой развевались за спиной, а руки, легкие, как крылья, двигались в такт со вздымающейся от бега грудью.

Филипп молча наблюдал за ним с опушки леса, застыв на своем коне, потом, увидев, что сын уже близко, и услышав, как вдруг усилился лай увидевшей его собаки, пришпорил коня и подскакал к ним, с улыбкой приветствуя сына поднятой рукой, но не останавливая его, очарованный стремительностью этого бега, чудом этих неутомимых ног.

Александр остановился передохнуть на берегу ручья и нырнул в воду. Филипп слез с коня. Юноша выскочил из ручья вместе с собакой, и они встряхнулись. Филипп крепко обнял сына и почувствовал в ответ не менее крепкие объятия. Чувствовалось, что это уже мужчина.

– Я приехал забрать тебя, – сказал царь. – Едем домой.

Александр, не веря, посмотрел на отца:

– Слово царя?

– Слово царя, – заверил Филипп. – Но придет день, когда ты с тоской вспомнишь этот период своей жизни. У меня никогда не было подобного счастья; я не знал ни песен, ни поэзии, ни ученых диспутов. И потому я так устал, сынок, потому мои годы так тяжелы.

Александр ничего не сказал, и они вместе пошли по лугу к дому: юноша со следующей по пятам собакой и отец, ведущий в поводу коня.

Вдруг из-за холма, скрывавшего из виду уединение Миезы, послышалось ржание. Это был резкий пронзительный звук, исходивший от какого-то химерического чудовища. А потом послышались человеческие голоса, крики и восклицания и топот бронзовых подков, от которого затряслась земля.

Ржание раздалось снова, еще громче и яростней. Филипп повернулся к Александру:

– Я привез тебе подарок.

Они поднялись на вершину холма, и царевич остановился, пораженный: внизу стоял взметнувшийся на дыбы вороной жеребец, лоснясь потом, как бронзовая статуя под дождем. Пять человек держали его за арканы и поводья, стараясь сдержать ужасающую мощь дикого зверя.

Жеребец был чернее воронова крыла, а посреди лба имел белую звездочку в форме двурогой головы. Каждым движением шеи или спины он швырял на землю конюхов и волок их за собой по траве, как тряпичных кукол. Потом снова опускался на передние копыта, яростно лягал задними, хлестал воздух хвостом, тряс длинной блестящей гривой.

Кровавая пена покрывала губы чудесного животного, которое на мгновение замирало, нагнув шею к земле, чтобы наполнить могучую грудь воздухом и вновь его выдохнуть, как огонь из ноздрей дракона.

Александр, словно от удара хлыстом, вдруг очнулся и крикнул:

– Отпустите его! Отпустите этого коня, ради Зевса!

Филипп положил руку ему на плечо:

– Подожди немного, мальчик, подожди, пока его объездят. Немного терпения, и он будет твой.

– Нет! – крикнул Александр. – Нет! Только я сам могу его объездить. Отпустите его! Говорю вам, отпустите!

– Но он убежит, – сказал Филипп. – Мальчик мой, я заплатил за него целое состояние!

– Сколько? – спросил Александр. – Сколько ты заплатил, отец?

– Тринадцать талантов.

– Ставлю столько же, что объезжу его! Но вели этим несчастным отпустить его! Прошу тебя!

Филипп взглянул на сына и увидел, что чувства в нем бьют через край, жилы на шее юноши вздулись так же, как у разъяренного жеребца.

Он повернулся к конюхам и крикнул:

– Отпустите его!

Те повиновались. Один за другим они сняли арканы, оставив лишь поводья на шее. И конь быстро поскакал по лугу. Александр бросился вслед и на глазах у удивленного царя и конюхов догнал его.

Филипп, покачав головой, прошептал:

– О боги, у него разорвется сердце, у этого парня, у него разорвется сердце.

А Перитас зарычал сквозь зубы. Но конюхи сделали знак, словно говоря: «Слушайте!» Было слышно, как юноша разговаривает с конем; задыхаясь на бегу, он что-то кричал ему, и ветер вместе с его словами доносил ржание жеребца, который словно бы отвечал царевичу.

И вдруг, когда казалось, что юноша сейчас упадет на землю от усилий, жеребец замедлил бег, какое-то время бежал рысью, а потом перешел на шаг, тряся головой и фыркая.

Александр продолжал приближаться к нему, тихо, держась со стороны солнца. Теперь, при полном освещении, ему были видны широкий черный лоб и белое пятно в форме бычьей головы.

– Буцефал, – прошептал юноша. – Буцефал… Вот такое у тебя будет имя… Вот такое. Тебе нравится, красавец? Нравится? – И приблизился настолько, что мог коснуться его рукой.

Животное повернуло голову, но не двинулось, и юноша, протянув руку, осторожно погладил его по шее, а потом по морде и мягким, как мох, ноздрям.

– Хочешь побегать со мной? – спросил он. – Хочешь побегать?