Александр Невский. Сборник

   — Ты сказал, — продолжала боярыня, — что боярина покойного убили...

   — Ведь не жив же он, — значит, я правду сказал.

   — Да как убили-то? — простонала Марфа Акинфиевна.

Солнцев начинал догадываться.

   — В бою, с моста в Волхов столкнули...

   — О Господи, кто же столкнул-то его, кто его грешную-то душу погубил! — чуть не плача говорила боярыня. — Ведь ты же, ты утопил его. Помню, как ты тогда прибежал ко мне с боя, на тебе была кровь, может, и мужнина кровь, а я тебя ласкала, миловала. Ах, Михайло, Михайло, грех-то ты какой сделал, грех, да и меня ввёл в него.

Встал во весь рост Солнцев, глаза его горели огнём, губы дрожали.

   — Кто же это тебе сказал? — отчётливо, резко проговорил он.

   — Старуха от челядинца слышала, она мне всё рассказала, как ты покойника-то и за ноги с моста в Волхов стащил! — проговорила чуть слышно, глядя не без страха на разгневанного Солнцева.

   — Да кто сказал тебе, что я обманул тебя? — продолжал Солнцев.

   — Ведь ты же мне не так рассказывал, — робко проговорила Марфуша.

   — Я тебе сказал, что мужа у тебя больше нет, что сгиб он в бою, а рассказывать о том, как он сгиб, мне не до того было; пойдём-ка лучше присядем да и потолкуем, — продолжал он, беря Марфушу за руку и подводя её к скамейке.

Та послушно шла за ним. Они сели рядом.

   — Скажи ты мне, — начал Солнцев, — скажи, за что винишь? Мужа ты не любила, чего же жалеешь его?

   — Не любила я его, правда, но зла никогда я не желала ему; зачем же убивать его? Ему и так недолго оставалось жить, пусть бы умирал своею смертию, и как бы мы с тобой счастливы были тогда.

   — А теперь что же? — задыхаясь, чувствуя на душе холод, спрашивал дружинник.

   — Теперь не то! Люблю я тебя, Миша, видит Бог, как люблю, может быть, и грех тяжкий гак любить, да как вспомню, что покойника ты убил, так и захолонет сердце, так страх какой-то всю и обоймет; убежала бы куда, скрылась бы; не знаю, что делать с тобой. Вот ныне утром я ещё ничего не знала, выбежала к собору встречать тебя, а как про грех твой узнала, так и не знаю, что сделалось со мной, не знаю, куда деваться: и видеть-то тебя хочется, и речей твоих ласковых послушать, и боязно тебя и страшно! Молиться хотелось; прежде, бывало, как помолишься, так всегда легче станет, а ноне и молитва нейдёт: лепечу слова как полоумная, сама не понимаю, что говорю; велик, должно быть, Миша, наш грех с тобой, коли Бог и молиться не допускает, разум отнимает.

   — Да про какой грех ты говоришь, — нетерпеливо проговорил Солнцев, — в чём мы согрешили с тобой; в чём провинились, скажи на милость!

   — Всё в том же: ты убил старого боярина, а я, окаянная, обрадовалась этому, думала покой, счастье да любовь найти.

   — А что же, нетто ты не нашла их?

   — Нет, — задумчиво проговорила боярыня, — нет, Михайло, ничего не нашла я теперь, кроме страха: так вот и мерещится мне покойник, теперь, кажись, и ночей от страха спать не буду.

   — Слушай, Марфуша, ты всё про грех какой-то толкуешь, а в чём этот грех, я никак в толк не могу взять. Ну, я убил этого старого черта, мужа твоего, так ведь у меня и в мыслях не было убивать его: не выходил я на большую дорогу, не был станичником и не поджидал его за углом, а встретились мы с ним в честном бою, за правду стоял я, сама знаешь. Одолей он меня, и меня унёс бы теперь мёртвого Волхов; у меня было больше силы, чем у него, ну, его доля помирать, а моя жить. Какой же тут грех, из-за чего ты мучаешься да боишься?

   — А зачем ты его за ноги в Волхов свалил? Может, он и жив остался бы?

   — А тебе и любо было бы, кабы он пришёл к тебе мучить да измываться. Скажи мне на милость, если бы ты видела змею, что она ползает, чтобы укусить тебя, ты бы её ударила, оглушила бы и оставила затем, чтобы она, очухавшись, тайком подкралась к тебе и снова укусила? Нет, Марфуша, гадин всегда нужно изводить, а твой муж был такой гадина, каких ещё никогда и на свете не видывал!

Солнцев замолчал, молчала и боярыня. Уставив глаза в землю, она задумалась. Солнцев тихо обнял её и привлёк к себе, она не сопротивлялась.

   — О чём задумалась, солнышко моё красное? — тихо, нежно спросил её Солнцев.

   — Да вот об твоих речах!

   — Что же, не по сердцу они тебе, что ли?

   — Нет, вот как ты говоришь всё, ну и спокойней делается, потому правду говоришь, а как останусь я одна, так меня сомнение и начнёт брать: и жалко старого, и противен он мне.

   — Что ж, лучше бы было, когда вместо меня здесь сидел старый да обнимал бы тебя, а меня где-нибудь на дне Волхова раки бы ели? — спросил Солнцев.

При этих словах Марфуша задрожала и крепко схватилась за руку Михайлы.

   — Ох, не говори, не говори так, Миша, — заговорила она с испугом, прижимаясь к нему.

А ночь всё больше и больше надвигалась на небо, чёрным покровом окутывала она землю, засверкали на нём только мириады звёзд. Чуть не над головой молодых людей защёлкал раскатистою трелью соловей. Заслушались они и, сами не замечая того, всё больше и больше сжимали друг друга, всё сильнее и сильнее клокотала их кровь и туманились головы.

В воздухе пронёсся вихрь, с шумом зашелестели листья деревьев, в воздухе повеяло прохладой; эта прохлада отрезвила их.