Александр Невский. Сборник

   — Везде бегала, везде искала, боярыни нигде нетути!

   — Да куда же ей деваться? — грозно, наступая на старуху, спрашивал Всеволожский.

   — Не знаю, милостивец, не знаю, кормилец. Покаюсь, грешница, я её со вчерашнего дня не видала.

   — Как со вчерашнего? — зыкнул боярин.

   — Да так, отец родной! Вышла она это в сад, а там…

   — Что там? Говори, старая чертовка, — не то задушу, не жить тебе на свете! — гремел боярин.

   — Ох, грех, ох, нечистый попутал! — вопила старуха.

   — Да говори же, окаянная!

   — В скорости, боярин, какой-то разбойник в дом ворвался...

   — Ну, дальше-то что?

   — Дальше-то? Дальше, милостивец ты мой, я выскочила на крыльцо, начала народ созывать, никто не вышел; побежала я в людскую, меня же оттуда взашей вытолкали, не захотели с чёртом связываться.

   — Да что ты мне, окаянная, сказки сказываешь! Дело говори! Что дальше-то было?

   — Дальше-то? Дальше ничего не ведаю. Боярыни я больше не видала; с перепугу-то я в уголке заснула, пока ты, кормилец, не разбудил меня!

   — Да куда же ты смотрела, старая чертовка, на то ли ты в дому приставлена? А? Говори, проклятая?! — расходился не на шутку боярин.

   — Прости окаянную меня, грешницу, уж больно я перепугалась!

   — Перепугалась?! — кричал боярин, пиная ногами, валявшуюся на полу старуху. — Перепугалась? Погоди, треклятая, я тебя ещё пуще перепугаю, погоди ты, анафема! Запорю, повешу, удавлю я тебя!

   — Помилуй, пощади, отпусти душу на покаяние! — вопила старуха.

   — Пошла вон, проклятая!

Старуха быстро вскочила на ноги и бросилась было за дверь.

   — Стой!

   — Что прикажешь, милостивец? — слезливо проговорила старуха.

   — Ступай в людскую, пошли холопов! — приказал боярин.

Старуха опрометью бросилась за дверь.

   — Ну, дай Бог, чтобы и дальше так шло! — бормотал боярин. — Кажись, теперь всё ладно!

При одном шуме холопских шагов боярин преобразился, на его лице явилась суровость, в глазах заблестело бешенство.

   — Ворота на запоре были? Никто после меня или раньше не выходил со двора? — строго спросил он выступившего вперёд тиуна.

   — Никто, господин, не выходил, птица через забор не перелетала!

   — Так ли? Не лжёшь ли?

   — Как перед Богом, так и перед тобою, господин, говорю, никто не выходил! — уверял тиун.

Боярин злобно усмехнулся.

   — А куда же дружинник девался? — спросил он.

   — Какой такой дружинник? — спросил, словно ничего не зная, тиун.

   — А вот что меня вздул, черт-то? — выскочил незваный-непрошеный челядинец.

   — Как вздул? — спросил боярин, хмурясь.

   — Ох, как он, чёртов сын, боярин, вздул! Доныне ребра болят; только он не выходил отсюда.

   — Куда же он девался?

   — Так мне и мнится, что это сам черт был.

   —  Сам ты дубина, черт! — вскипел боярин. — А тебя, — обратился он к тиуну, — за твоё незнайство я свинопасом сделаю!

   — Прости, боярин, правду молвлю! — взмолился тиун.

   — Ну, ладно, расправа с тобой потом будет, а теперь собери всех до единого холопов, разошли по всем закоулкам, разыщи мне боярыню; её без меня здесь украли; не разыщешь ежели, голову свою сложишь!

Вздрогнули холопы. Новость о пропаже боярыни поразила их как гром. Тиун был сам не свой, ему, по-видимому, хотелось что-то сообщить боярину и боялся он. Всеволожский заметил это.

   — Ну, что же мнёшься-то?

   — Прости, боярин, холопы у нас не все!

   — Что ты, как сорока Якова, затвердил: прости да прости, скоро ль прощенью конец будет? Как так у тебя холопы не все? — грозно спрашивал Всеволожский.

   — Ты, господин, изволил утром давеча оставить трёх кабальных.

   — Ну? Дальше-то что? — не без тревоги спросил боярин.

   — Пропали они немало времени...

   — Дальше-то, дальше молви!

   — Пришли это они в людскую да и похваляются, что ты взмиловался над ними, отпустил их на волю, земли обещал; вот они и пошли, сказывают, к Ладоге.

По мере того как говорил тиун, боярина одолевала всё более тревога. Когда же тот кончил, Всеволожский совершенно успокоился; он понял, что холопы не проболтались, но ему невозможно было сознаться в том, что он сам отпустил их.

   — Так они так и ушли? — с напускною суровостью спрашивал боярин.

   — Ушли, милостивец!

   — На что же ты-то у меня поставлен? А? — загремел во гневе Всеволожский. — Так-то у тебя всякий холоп придёт да скажет, что с моего соизволения он уходит, а ты и отпустишь? Какой же ты опосля этого тиун? На кой ты мне прах опосля этого нужен? Ведь тебя удавить мало!

Тиун, перепуганный гневом Всеволожского, повалился на пол.

   — Помилуй, господин, прости за оплошность.

   — Простить я тебя не прощу, а вот тебе моё решение! Как тебя зовут? — обратился он к видному, рослому парню.

   — Никандра, — отвечал тот.

   — Будь с этого времени ты тиуном, а этого, — говорил боярин, указывая на прежнего тиуна, — отдери батогами нещадно!

   — Благодарствую, господин, за милость! — молвил Никандр, валясь боярину в ноги.

   — Потом разыщи во что бы то бы ни стало боярыню. А за беглыми пошли погоню! Да пусть захватят с собою верёвок, на первом же дереве повесить их. Без этого не возвращаться домой! Вот мой приказ. Теперь ступайте!