Александр Одоевский

Раздавайся ж, клич заздравный,

Благоденствие, живи

На Руси перводержавной,

В лоне правды и любви!

И слезами винограда

Из чистейшего сребра

Да прольется ей услада

Просвещенья и добра!..

А. А. Бестужев (Марлинский)

1

«Высокий, здорового сложения, красивый собою, с открытым живым взглядом, с каким-то сердечным сообщающимся смехом, Александр был чрезвычайно симпатичен, умен, учился хорошо и в душе был поэт».

(Из воспоминаний Е. В. Львовой)

— Любезный князь! Позвольте поздравить вас с днем ангела!

— Вы, как всегда, милы, кузина.

— Mon cher, Alexandr! Разреши обнять тебя!..

— Право, вы меня совсем избаловали, Борис Андреевич! Я очень рад, что вы приехали к нам.

— Так спешил, друг мой, что и к себе в Симу не заглянул.

Князь Голицын был в отличном расположении духа. Иван Сергеевич Одоевский, приметив старого друга своего и родственника, уже спешил, празднично одетый, по широкой песчаной аллее.

— Музыку! Музыку моему сыну и дорогим гостям! Никита, готовь фейерверк!..

До позднего вечера не стихали в барской усадьбе веселый смех и музыка. Казалось, весь уезд собрался сегодня в Николаевском. Именины молодого князя справляли пышно, с размахом.

Со дня смерти матушки он, пожалуй, впервые находился в столь возбужденном состоянии. Гости, музыка, поздравления родных и знакомых, как ни странно, укрепили в нем давно созревшее желание уйти из гражданской службы на военную.

«Я с природы не робок. Военного времени не было… но мне и другим казалось, что я в душе солдат; был всегда отважным мальчиком: грудь, голова, ноги — все избито…»

Как хотелось ему сменить штатский сюртук на военный мундир! С завистью смотрел он на своих сверстников, служивших в различных полках, на их палаши, кирасы и каски…

— В конце концов, папа, я мужчина. И мне необходимо пройти военную школу.

Старый князь помалкивал. Однако при взгляде на мундир, давно пылившийся в шкафу, в душе его появлялось странное чувство, от которого колотилось сердце и немели пальцы, давно не державшие заветной шпаги.

— Что ж, Александр, видно, и тебе на роду написано верой и правдой послужить государю.

После смерти жены он часто впадал в меланхолию, хандрил.

Когда гости разъехались, он зашел в комнату сына.

Александр сидел за столом и писал.

— Сочиняем?

— Дописываю письмо брату Володе, еще утром начал. Вы читали его записку?

— Уже послал ответ.

— Не припишете ли еще несколько слов?

— Пожалуй.

Иван Сергеевич пробежал глазами по листу бумаги, испещренному размашистым торопливым почерком…

«Николаевское, 31 августа 1821 г.

Друг и брат!

Я написал к тебе предлинное письмо, где разругал тебя за твою ветреность (касательно Георгик) — и уже печатал письмо, исполненное угроз и увещеваний; но в это самое мгновение получил великолепные стихи твои, в новом вкусе написанные, прекрасное поздравление — и я смягчился даже до того, что бросил письмо в огонь.

Народ, народ! Реви и плачь!Мой братец на стихи палач…

Хотелось мне также подражать тебе в слове стройность; но я чувствую, что это сопряжено с большими препятствиями: я еще с ума не сошел — и потому никак не могу решиться послать что-нибудь недостойного великого, знаменитого, славного, единственного, чрезвычайного, сверхъестественного моего пиитического таланта! Я гений — и пишу единственно для потомства, для славы, т. е. для ума, для сердца: по тому самому ты редко и получаешь письма от меня. Ты еще так молод, ты еще так мало упражнялся в словесности, ты так чужд всему, что составляет сущность наук, что такому ученому, такому мудрому мужу, как я, не о чем с тобой и говорить! Итак — лучше молчать. Прощай, мой друг — до свидания.

Александр Одоевской».

— Однако, Саша, ты не слишком скромен, — заметил Иван Сергеевич.

Александр рассмеялся.

— Ничего, Вольдемар стоит подобного письма.

— Ну-ну! — усмехнулся отец и снова углубился в чтение.

«…Фейерверк был, ракалья вытаращила глаза, и молва затрубила в свою громкую трубу так громко, что весь уезд тогда же узнал, какой великий человек именинник!.. К 12 сент. мы будем в Москве, пошли за Георгинами к Глазунову…»

— Александр, дай перо!

Иван Сергеевич на несколько минут задумался и быстро написал по-французски:

«Благодарю тебя, дорогой Владимир, за твое письмо от 27 текущего месяца, которое я только что получил — я ответил тебе на твое письмо. — Александр просил меня не уезжать сегодня, 31-го, как я ему обещал, — и остаться здесь до 10. Итак, до свиданья до 12–13. Стереги, карауль нас у Гаврилы Ив… ибо я хочу тебя видеть и обнять. До свиданья. Весь твой И. Од[оевский]».