Александр Первый

— А я боялся, что скажете, — посмотрел на него Борисов, сначала серьезно, а потом вдруг тоже с улыбкой, и спросил:

— Вы куда?

— Домой, — ответил Голицын, чтобы узнать, не обрадуется ли он, по обыкновению, что его оставляют в покое.

— Заняты?

— Нет.

— Так пойдемте ко мне. Знаете что, Голицын? Я ведь с вами давно говорить хотел, да все боялся…

— Чего же боялись?

— Да вот, как батька мой говорит: с важными господами вишен не ешь, как бы косточкой глаза не вышибли.

— Вы так обо мне думали?

— Ну, не сердитесь. Я теперь не так…

— А как?

— Теперь, — засмеялся Борисов, — как дедуся-пасечник наш говорит: вижу по всему, что вы человек как человек, а не то, что называется пан.

— Ну и слава Богу!

— Не с'eрдитесь?

— Да нет же, какой вы, право, чудак!

Голицын вдруг почувствовал, что Борисов тихонько жмет ему руку.

— Вам Бестужев говорил о Славянах?

— Говорил.

— Не поняли?

— Не совсем.

— Да ведь просто?

— Иногда простое понять труднее всего.

— Вот именно, — подхватил Борисов, — самое простое — самое трудное. Но вы понять можете: слепенького поняли и жида поняли; значит, и нас поймете…

Он говорил теперь связно и внятно, как будто совсем другой человек; и лицо — другое, новое. «Какое милое лицо, и как я его раньше не видел!» — удивился Голицын.

Борисов жил на выезде из города, у Богуславской заставы, в крошечной хатке с двумя каморками, почти без мебели. «С хлеба на квас перебивается», — вспомнилось Голицыну.

Когда они вошли, молодой человек, сидевший у окна и что-то рисовавший, с милым, грустным и больным лицом и с глазами, такими же тихими, как у Борисова, вскочил в испуге и, не здороваясь, убежал в соседнюю каморку, где заперся на ключ. Это был Андрей Иванович, брат Борисова.

Хозяин показал гостю коллекции бабочек и других насекомых, а также рисунки животных, птиц, полевых цветов и растений.

— Это все — Андрей Иванович. Не правда ли, мастер? — сказал он с гордостью.

В самом деле, рисунки были прекрасные.

— Жарко здесь, и мухи. Пойдемте-ка в сад, — предложил Петр Иванович.

Голицын понял, что он не хочет беспокоить больного брата.

У хатки не было сада, она стояла на пустыре. Перелезли через плетень в чужую дьячковскую пасеку, забрались под густую тень черешен и уселись в высокой траве на сваленные колоды ульев. За плетнем, над белой дорогой, воздух дрожал и мерцал от зноя ослепительно; а здесь, в тени, было свежо; струйка воды журчала по мшистому желобу, и тихое жужжание пчел напоминало дальний колокол.

— Ну, говорите: чего же вы не поняли? — начал Борисов.

— Цель вашего Общества — соединение славянских племен в единую республику? — спросил Голицын.

— Да. Федеративный союз, подобный древнегреческому, но гораздо его совершеннее.

— Какие же у вас средства к тому?

— Средства? Да те же, что и у вас, десятое дело, пожалуйста. Ну, там возмущенье, сверженье династии… ну, и прочее. Вы же знаете…

Говорил, видимо, чужое, заученное и для него самого не важное; помолчал и прибавил уже иначе, с усмешкой печальной и ласковой:

— Мы ведь сначала о средствах почти и не думали, мечтали сделать переворот с такою же легкостью, как парижане меняют старые моды на новые. Ни о чем не заботились, как в раю жили, ждали чудес, верили, скажем горе: «сдвинься!» — и сдвинется. Только впоследствии увидели, как трудно все… Да, многое придется оставить, ежели соединимся с Южными. А жаль. Хорошо было; так уж больше не будет,

Было, да поплыло,Его не вертати…

Он подал ему тоненькую, в синей обложке, как будто ученическую, тетрадку: захватил ее с собой давеча из дому.

— Вот наши правила. Читайте сами. Может быть, лучше поймете.

Голицын прочел:

«Ты еси Славянин, и на земле твоей при берегах морей, ее окружающих, построишь четыре гавани, а в середине город и в нем богиню Просвещения на троне посадишь, и оттуда будешь получать себе правосудие, и ему повиноваться обязан, ибо оное с путей, тобою начертанных, совращаться не будет.

Желаешь иметь сие, — с братьями твоими соединись, от коих невежество предков отдалило тебя».

Между строк нарисован был восьмиугольный знак с пояснением:

«8 сторон означают 8 славянских народов: россияне, поляки, чехи, сербы, кроаты, далматы, трансильванцы, моравцы; 4 якоря — гавани: Балтийскую, Черную, Белую, Средиземную; единица в середине — единство сих народов».

А в примечании сказано:

«Можно сей знак употреблять на печатях».

Потом отдельные изречения:

«Дух рабства показывается напыщенным, а дух вольности простым».

«Будешь человеком, когда познаешь в другом человеке, и гордость тиранов падет перед тобою на колена».

«Ни на кого не надейся, кроме твоих друзей и твоего оружия; друзья тебе помогут, оружие тебя защитит».

«Свобода покупается не слезами, не золотом, а кровью».

«Обнаживши меч против тирана, должно отбросить ножны как можно дальше».

И, наконец, клятва: