Александр Первый

Наибольшие споры возникли по поводу немецких вассалов Наполеона, и особенно короля Саксонского, который, оставшись верным союзу с Францией, считался ввиду этого низложенным и содержался в качестве военнопленного в Берлине. Его низложение делало в то же время вакантным занимаемый им престол Варшавского герцогства.

Александр держал Варшавское герцогство в своих руках и был твердо намерен решить польский вопрос именно теперь, когда его положение главы антинаполеоновской коалиции придавало непререкаемое значение каждому его слову. Он придумал комбинацию, которая, как ему казалось, была способна примирить все противоречия. Поскольку саксонский король, по его мнению, потерял право на все свои владения, то следовало предоставить немецкую часть его владений - Саксонию - Пруссии, а польскую часть - Варшавское герцогство - отдать России. Таким образом, Пруссия из государства на две трети славянского, каким она стала после разделов Польши, превратится в державу, которая из всех немецких государств будет насчитывать наибольшее количество немцев. На этой основе между царем и прусским королем было достигнуто соглашение. "Я буду благодарен Богу, если мне удастся освободиться от моих польских подданных!" - заверил Александра Фридрих Вильгельм.

Государствам-победителям противостояла разбитая Франция и ее бывшие немецкие союзники, за счет которых Англия, Австрия, Пруссия и Россия намеревались устроить свои дела. Вначале Талейран мог противопоставить союзным монархам только словечко "легитимность", с которым он приехал на конгресс. В его устах оно означало то, что послевоенное устройство Европы должно производиться законным путем, а не по праву победителя. Немецкие князьки сгруппировались вокруг Талейрана, который взял на себя роль защитника всех "униженных и оскорбленных". Его план состоял в том, чтобы вырвать из рук союзников исключительное право распоряжаться делами Европы и, рассорив их, добиться распада коалиции и возвращения Франции значения великой державы. Уже 18 сентября ему удалось вырвать у союзников согласие на включение в число участников конгресса других стран, подписавших Парижский мирный договор, - Франции, Швеции, Испании и Португалии. Он также сразу выступил против слова "союзники", которое встречалось в каждом параграфе протоколов. Союзные монархи смущенно возражали, что это делается для краткости.

- Краткость хорошая вещь, но не следует злоупотреблять ей за счет точности, - съязвил Талейран и тут же выдвинул требование, чтобы обсуждение всех вопросов проводилось с участием остальных государств - победителей и побежденных.

Против этого нечего было возразить. "Легитимность" одерживала победу за победой.

Александр сразу понял, какую угрозу его планам несет "легитимность", и 19 сентября пригласил Талейрана на аудиенцию. В письме Людовику XVIII французский дипломат подробно описал это свидание. Когда Талейран вошел в кабинет царя, Александр принял серьезный, почти сердитый вид. "Я видел ясно, что он намерен разыграть роль", - замечает Талейран. Задав Талейрану несколько вопросов о положении Франции, царь сказал:

- Теперь перейдем к нашим делам, их нужно решить здесь.

Талейран ответил, что все дела будут быстро решены, если Александр проявит в них такие же благородство и великодушие, какие он явил в побежденном Париже.

- Однако необходимо, чтобы каждый нашел свою выгоду, - заметил царь.

- И каждый - свое право, - не уступал Талейран.

- Я сохраню за собой все то, чем владею, - настаивал Александр.

- Ваше величество изволит сохранить только то, что законно принадлежит вам.

- Выгоды Европы и есть право, - уже гневно возвысил голос Александр.

При этих словах Талейран, как будто в бессильном отчаянии, уперся головой в стену и, ударяя по ней кулаком, несколько раз воскликнул:

- Европа! Несчастная Европа! - Затем он обернулся к царю. - Неужели предопределено, что вы ее погубите?

- Лучше война, чем отказаться от того, что занято мной.

Талейран опустил руки и замолчал, всем своим видом показывая, что вина за эту войну будет не на его стороне. Он выдерживал на своем веку и не такие сцены и потому не особенно смутился тем, что не на шутку разгневал Александра.

Царь тоже на минуту умолк, а потом, размахивая руками, решительно повторил:

- Да, лучше война.

Тут же, словно спохватившись, он торопливо добавил, что его ждут в театре, и вышел.

"Он удалился, - пишет Талейран, - затем, открыв двери, вернулся ко мне и, сжав обеими руками, изменившимся голосом сказал: "Прощайте, мы еще увидимся"".

Хотя Александр говорил как бы от лица всех союзников, Талейран прекрасно понимал, что польский и саксонский вопросы, о которых на аудиенции не было сказано ни слова, но которые молчаливо подразумевались обоими собеседниками, способны вызвать глубокий раскол в стане союзников. Вскоре его предположения подтвердились. Когда при встрече с Меттернихом, 27 сентября, он упомянул о союзниках, австрийский уполномоченный прервал его:

- Не говорите о союзниках, их нет более.