Александр Поляков Великаны сумрака

Фигнер уже захватила мысль о следующем покушении — на нового Государя. Хорошо бы взорвать мину под Малой Са­довой, если Александр III поедет по ней из Аничкова дворца: ведь сырная лавка пока не раскрыта, Богданович и Якимова на своих местах; пусть посидят хотя бы пару-тройку дней.

— Это риск. Мы ставим на карту жизнь Ани и Юры. — возразил Тихомиров. Его поддержали Исаев и Кибальчич.

— Да, риск, — побледнела Перовская. — Но Исполком имеет право на него!

— Во имя дела мы. — поддержала подругу Фигнер.

— Мы вправе бездумно рисковать жизнями товарищей? Чушь! — возмутился Тигрыч. — Разве нас не просил в заве­щании Дворник: беречь друг друга? Не сегодня завтра в ма­газин ворвется полиция и.

— Это трусость! — у Сони перехватило дыхание. — Если бы здесь был Желябов.

Все возмущенно зашумели. Перекрывая гул голосов, Лев крикнул:

— Богдановичу и Якимовой нужно уехать из Петербурга первым же поездом! А я.

— И ты хочешь уехать? — улыбнулась ледяной улыбкой Перовская.

— А я. Я нынче же напишу письмо. Письмо новому им­ператору Александру III. От имени Исполкома «Народной Воли».

— Конечно, конечно. Ты ж наша литературная сила.

Два письма были написаны этой мартовской ночью Царю.

Одно — идеологом подпольной революционной партии Львом Тихомировым, другое — обер-прокурором Святейшего Си­нода Константином Победоносцевым.

«Ваше Величество: один только и есть верный, прямой путь — встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу.. — рвал пером черновики, мучительно подыскивал слова Победоносцев. — Весь народ ждет Вашего властного на это решения, а как только почует державную волю, все поднимется, все оживится, и в воздухе посвежеет. После­дняя история с подкопом приводит в ярость еще больше на­родное чувство. Не усмотрели, не открыли; ходили осматри­вать, не нашли ничего. Народ одно только и видит здесь — измену.. Простите мне мою правду. Не оставляйте Лорис- Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либе­ральные проекты.»

Тревожные мысли проносились в голове бывшего царского воспитателя. Да, нигилизм развращает разум, убивает веру, рушит закон Божий. А если порушен закон Божий, то его ме­сто занимает закон человеческий — конституция. Был прото­иерей в храме, а скоро будет властвовать мирской законник — велеречивый адвокатишко. А там и парламент-говорильня, и вскоре не в церковь люди пойдут, а на биржи. И Государь ста­нет не перед Богом отвечать, а перед выборными представите­лями, депутатами земскими, стало быть, которым хочется иметь доступ к казенным финансам. Ясное дело: денежка, что за сладкий приз! Не зря же либералы жаждут «увенчать зда­ние» реформ конституционным образом правления.

Ах, что за беда — все эти реформы! И какой же важный, какой страшный момент: куда поведет Россию новый Царь? По безбожному ли западническому пути, сулящему соблазны и услаждение ненасытной плоти, или. Или остановимся, опа­мятуемся, чтобы остаться Святой Русью, бытием своим осу­ществляющей правду Божию на земле, Христов закон?

Но как трудно это, как трудно.

А в трех верстах от домашнего кабинета обер-прокурора тоже скрипело перо: Тигрыч, обжигаясь чаем, дописывал свое письмо; знаменитое письмо, которое войдет в историю под заголовком «Исполнительный Комитет Императору Алек­сандру III». Даже Карлу Марксу оно понравилось, и он ото­звался из-за границы: «Это действительно дельные люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, героические. Петербургский исполнительный комитет, который действу­ет так энергично, выпускает манифесты, написанные в ис­ключительно «сдержанном тоне». Его манера очень далека от. ребячливых крикунов, проповедающих цареубийство как «теорию» и «панацею».

Выходит, ему, Тигрычу, все же что-то удалось сделать — найти верную интонацию даже в таком грозном манифес­те как требования «Народной Воли» к новому Царю. Он выбрал хорошее время: опустошенные, обессиленные кро­вавой удачей на Екатерининском канале, Перовская и ее помощники (сигналисты, техники, метальщики) почти не лезли в текст, и после вяловатого обсуждения письмо от­несли в летучую типографию. Один его экземпляр отпеча­тали на веленевой бумаге и по почте отправили лично Алек­сандру III.

Тигрыч писал то, во что верил тогда: силой подавить ради- кальское движение нельзя, ибо оно вызвано тяжелым поло­жением народа. И если ничего не изменится, то страну ожи­дает «кровавая перетасовка, судорожное революционное по­трясение».

Тут Перовская очнулась: не понравилось «судорожная». Считалось: революция — не болезнь, не судорога, а очище­ние, бодрое подталкивание слишком уж медленной истории. Но Тихомиров лишь отмахнулся, и Соня, вздохнув, ушла спать в соседнюю комнату.

Есть два выхода: либо революция, либо «добровольное об­ращение верховной власти к народу». «Народная Воля» со­ветует избрать второй путь. И тогда. Исполком прекратит свою деятельность, успокоенные террористы разойдутся для мирной работы на благо русского народа.