Александр Поляков Великаны сумрака

Взять хотя бы прижимистого князя Петра Кропоткина, ко­торому даже под замком в крепости были изрядные послабле­ния: и бумагу для ученых трудов тотчас дали, и брат Государя его навещал, и побег друзья скоро устроили — целое действо разыграли, с мазуркой, шариками воздушными, с «медвежат­ником» и жеребцом Варваром. Или Сергея Кравчинского. Тот просто купается во всеевропейском обожании. Как же — жан­дарма Мезенцева польским стилетом зарезал! И скрылся. Те­перь романы сочиняет. Деньги получает от издателей. И про него сочиняют. Какая-то юная англичанка, в кудряшках вся, вокруг вертится. Говорят, впечатления собирает для книжки. Наверное, уж в любовницах. Как ее — Этель Войнич? Вроде, и название придумали: «Овод», большая муха навязчивая, кусачая. Еще есть — Николай Жуковский, но тот постарше, из эмигрантов еще герценовского круга.

А остальные? Остальные — по отцовской поговорке: и наго, и босо, и без пояса. А прибавьте к нищете, скитаниям теоре­тические разногласия и политические амбиции, — такой гре­мучий студень получится, какой Кибальчичу с его черным динамитом и не снился.

И среди всего этого приходилось жить.

Настойчиво набивался в друзья Лева Дейч, с его коммер­ческой жилкой, мечтающий об издательском деле, о выпуске революционной литературы. Хотел заработать на именах — Плеханов, Аксельрод, Тихомиров. Это сулило неплохой до­ход, денежные поступления из России. Тигрыч отказался: ведь он принадлежал к «Народной Воле», в которой Георг с Дейчем не состояли. Отношения охладели. И хорошо: не мог забыть Тихомиров Чигиринского дела, когда Стефанович с Дейчем стряпали манифесты от царского имени; самозван­ства не терпел.

И тут откуда-то снова возник бывший соратник по партии Иохельсон — с деньгами и идеей регулярно выпускать заг­раничный «Вестник «Народной Воли». Конечно, деньги были сомнительного происхождения, но об этом старались не ду­мать. Тигрыча пригласили поучаствовать в деле. Он поспеш­но согласился. И вот почему. Во-первых, гонорары из Рос­сии стали приходить с задержкой: над «Делом» сгущались цензурные тучи, журнал то закрывали, то открывали снова; угадывалась твердая рука самого Победоносцева. Лев не­рвничал: рушилось материальное благополучие семьи. Ра­бота в новом издании сулила хоть какие-то деньги.

Но это не главное. Он понимал тогда: доставка в Россию хорошо изданного журнала «Народной Воли» всколыхнет общество, испугает успокоившуюся власть, станет веским аргументом для возобновления неожиданно прерванных пе­реговоров. Лев снова надеялся встретиться с Николадзе. И верил, что сможет освободить друзей.

В эти дни он редко бывал дома. Колесил между Морнэ, Женевой и Парижем. Совещались с Машей Оловенниковой, Плехановым, с приехавшим из Лондона Кравчинским и, разумеется, с великим Петром Лавровичем Лавровым — с тем самым, который под именем Миртова до слез потряс «Историческими письмами» юную, жаждавшую жертвенно­го подвига Россию. Как же ими зачитывалась курсистка Сонечка Перовская. Называла Евангелием революционной молодежи.

Это случилось в прогретый солнцем мартовский день, ког­да все вокруг куда-то уплывало, струилось — и оживающие каштаны на бульваре Port Royal, и бредущий под ними безно­сый шарманщик, и торопливые прачки с корзинами белья, и заглядывающие под дамские шляпки праздные франты, и быстроногие разносчики газет, и позевывающие полицейс­кие с тяжелыми саблями, даже узенькие тротуары перед до­мом на Saint Jaques, где отшельником жил Петр Лавров. В его квартирке и правили статьи для первого номера «Вестника».

Тигрыч еще не остыл от стычки с Кравчинским — едва до драки не дошло. Пока они сидели в гостиной, Сергей в каби­нете шарил по полкам, выдирая из книг и журналов целые страницы, касающиеся внутренних дел России: материалы собирал для литературной карьеры в Лондоне. А выдирать было что: у основателя народничества накопилось более 10 тысяч томов.

После скандала (при этом Лавров защищал Кравчинско­го) Мавр ушел, хлопнув дверью. И тут ворвалась Оловенни- кова: в Париже объявился беглый Сергей Дегаев! Теперь от­важный штабс-капитан ищет встречи с Тихомировым, и толь­ко с ним. Маша смотрела на Льва сияющими глазами: она любила героических людей.

Встретились. Говорили много, прогуливаясь то по мосту Менял, то через площадь Маза шли к набережным Аустер­лиц и Сен-Бернар. Дегаев был все тот же, невзрачный, но с мягкой улыбкой, оживляющей его тяжеловатое лицо. Таким Тигрыч помнил его по нечастым встречам в их квартире- салоне, где тон задавала матушка, впрочем, и сестры не от­ставали — Лиза музицировала, Наташа не только деклами­ровала свои поэмы, но и спиритизмом баловалась, правда, без особых чудес, зато многочисленные ее поклонники находили барышню весьма и весьма сенситивной. Даже седовласый Лавров вспыхнул, когда вспомнили про это семейство: неуж­то и в самом деле старик был когда-то влюблен в Наталью?