Александр Пушкин и его время

Был, говорят, случай, что царица Екатерина, как-то гуляя по парку, увидела на клумбе в утреннем солнце всю осыпанную росой чудесную розу. Боясь, что цветок сорвут, она немедля указала — выставить часового! Ушла и, разумеется, забыла.

И целые сто лет каждый день рачительно сменялись караулы у розы, когда никто уже и не помнил, почему тут стоит часовой.

Но таков был порядок Царского Села.

Петербург — со всем его гранитным фасадом — все же Россия!

Царское Село уже Европа, некий единый, международный, монопольно царствующий дом. Тут обитали роды, тесно переплетшиеся между собою, — эти величества, высочества, светлости, сиятельства; были они все между собой кузены и кузины, дяди и тетки, сидели на разных престолах и правили дружно и одинаково — одни в Германии, другие — в Англии, третьи — в России. В Царское Село идут «депеши» со всех стран мира, «депеши» принимаются или отвергаются, согласовываются с другими родственными центрами, и по ним решается судьба «мирового равновесия», быть ли миру или войне.

Царское Село — не Россия. Это какое-то роскошное колдовство, созданное Екатериной Второй из ее вкусов и прихотей, чтобы гипнотизировать народ.

Таков же был замок Сан-Суси под Берлином, созданный Фридрихом Великим.

И Царское Село и Сан-Суси были подражанием Версалю под Парижем, «убежищу» Людовика XIV — «короля-солнца».

Царское Село — некий условный, международний мир гипнотического величия, мир тончайшей политической ловкости, в котором обитали цари, короли, князья и принцы, захлебывающиеся своей властью, вознесенные счастливо на престол страхом и обоготворением своих подданных, мир, стиль которого сплетался из наследия монументальной классики Рима и из сумасшедшей роскоши замка Альгамбра в Испании. Мир, роскошь которого в Европе благоговейно оплачивали растущие промышленность и торговля с Востоком, а в России — хлебопашеское смирение народа.

Голова молодого Пушкина кружилась от этих упоительных видений, даже он говорил о счастье принадлежать к венценосцам:

Не всякого полюбит счастье,

— писал он, —

Не все родились для венцов.

Но поэт мгновенно находит здесь могучий разительный ответ, который и противопоставляет этому дьявольскому. соблазну:

Блажен, кто знает сладострастьеВысоких мыслей и стихов!

Все здесь было вызывающе громко, нелепо роскошно, но никому и в голову не приходило спросить: по какому же праву так исключительно роскошно живут эти профессиональные владыки?

Как глубоко должна была Екатерина презирать свой народ и не считаться с ним, с его чувствами, мыслями, обычаями, верой, историей; чтобы создать себе такое гнездо неуместной роскоши на забаву себе, своим любовникам, окружающему их свету, с бесстыдной непринужденностью выжимая все это великолепие из миролюбивого, талантливого народа.

В такой-то сложный, пестрый мир Царского Села и вступил московский мальчик Пушкин, чтобы учиться там в Лицее.

Что общего было у юного Пушкина с этим фантастическим мирком, кроме разве французского языка — по-французски Пушкин в детстве говорил лучше, чем по-русски, — да еще помещичьей моды расслабленно, непротивленно принимать французскую культуру?

В хмурый октябрьский день 1811 года тридцать молодых дворянчиков, мальчуганов-барчуков, попугайно разодетых в синие вицмундиры с фалдочками, с тугими красными, в серебряном шитье воротниками, в белых жилетах и панталонах, в высоких ботфортах, с треугольными, шляпами в руках, отстояли в дворцовой церкви молебен и затем рядами, с гувернерами и преподавателями промаршировали из дворца по крытой галерее в актовый зал Лицея, где построились в три шеренги.

В большие окна лился сумрачный осенний полдень, за ними переплетались черные узоры обнаженных ветвей, медленно падал крупный снег. В зале были зажжены восковые свечи в люстрах и бра, нежно пахло цветами из дворцовых теплиц, куреньями и духами. Дамы — в черных и цветных платьях с высокими талиями, с голыми плечами, в длинных перчатках, в гладких прическах с локонами на висках, при алмазных императорских шифрах. В цветник дам вкраплены синие, черные, коричневые фраки мужчин, их полосатые и белые панталоны, высокие ботфорты вперемежку с шитыми золотом мундирами вельмож, придворных, генералов в орденах и лентах, при осыпанных алмазами портретах императора на груди.

Публика сперва почтительно стояла и расселась на бархатных креслах лишь после того, как в зал вступила и заняла места за огромным, под красным сукном с золотой бахромой столом царская фамилия. Император Александр в центре, между двумя императрицами — матерью и супругой, его брат, курносый великий князь Константин.

Директор Лицея Василий Федорович Малиновский едва слышно прочитал приветственную речь.