Александр Пушкин и его время

После оглушительного многолетия именинник устремился сквозь толпу к Пушкину, и было сразу видно, что сейчас он скажет что-то очень тому приятное. Генерал протянул поэту обе руки — в перстне «орловский» бриллиант метнул сноп огня! — и, наклоняясь с высоты своего роста к уху Пушкина, тихонько запел:

Прелестная дева ласкала меня…

Пушкин отступил удивленно:

— Ты знаешь?

— Знаю! Слышал! Уже поют! По всей границе поют твою «Черную шаль»! И в Яссах тоже поют. Поздравляю. Очень, очень мило. Славный мотивчик. Ля-ля-ля, — повторил он мотив. — Прелестно!

Пушкин хохотал так непринужденно, что кругом него тоже весело улыбались, а кто и смотрел недоуменно, даже обиженно.

— Спасибо, друг, — говорил Пушкин. — Ты для меня добрый вестник! Как этот ангел! — указал он глазами на икону.

— Пушкин! — с укором протянул Орлов. — Ну какой же это ангел? Невежество! Это же архангел Михаил! Командует всеми небесными крылатыми силами. Стратиг! Генерал! Избавляет от врагов. А добрые-то вести приносит совсем другой архангел. — Гавриил… Ну, помнишь благовещенье — деву Марию… Пора бы знать! Ха-ха-ха! И Орлов вдруг выразительно пожал руку Пушкину. — Ты знаешь, ах, я так счастлив, так счастлив. Все будет отлично! Отлично! — бормотал он загадочно.

— Здравствуйте, Пушкин! — раздалось позади, и крепкая рука легла на плечо поэта… Тот обернулся — перед ним стоял Александр Раевский, а рядом — его отец-генерал.

— Здравствуйте, Пушкин! — повторил генерал, поправляя тугой, шитый дубовыми листами воротник. — Фу, мочи нет с этим воротом. Как теперь ваше здоровье?

И словно радуга — милая дочь солнца и дождя! — высветилась в окнах, заиграла, озаряя всю залу. Пушкин вспомнил все: август, девушек Раевских в кисейных платьях с цветными поясами, лазурь холмов, коричневые скалы Гурзуфа, хруст гальки, шорох, гул, пушечный грохот прибоя… Теплый ветер тронул волосы…

— Николай Николаевич! Как я рад! И ты, Александр? О, положительно счастливый день сегодня! Орлов прав!

Пушкин восторженно жал руки сразу обоим Раевским, а счастливый именинник, подойдя, охватил руками плечи Пушкина и старшего Раевского.

— Друзья! О мои друзья! — говорил он.

Накануне ночью оба Раевские — отец и сын — приехали из Киева к Орлову запросто на именины. Большая честь! Но, кроме того, у Орлова были еще большие причины для сияния.

Ночью он имел решительный разговор с генералом Раевским — просил руки его старшей дочери Екатерины Николаевны.

Генерал Раевский не возражал, только предложил генералу Орлову поговорить с Катей… самому. Орлов был так счастлив, что ему смерть не терпелось поделиться своим счастьем с «арзамасским» другом, своим Сверчком!

Но как тут поделишься, когда со всех сторон теснятся офицеры — и старые рубаки, и молодые розовые фендрики, поздравляют, почтительно жмут руку своему отцу-командиру. Орлов! Да случись что-нибудь — ну, что-нибудь особенное — все они, его «орловские» офицеры пойдут за ним… И уверенность в себе, в своих силах было тоже само ослепительное счастье!

Пушкин, вспыхнувший воспоминаниями о Крыме, добивался у Раевских:

— Да как же вы-то попали сюда? Зачем?

— По именинам мотаемся. С одних на другие. Славим хозяев! Дела семейные! — улыбаясь, отвечали Раевские.

Дворецкий Василий Степаныч вышел на средину залы, стукнул трижды булавой об пол. Все стихло:

— Свиты его величества, его превосходительство генерал-майор Орлов Михаил Федорович изволит просить дорогих гостей милости к столу откушать чем бог послал.

Гости, оживившись, загудев, откашливаясь, скользя по паркету, повалили к накрытым столам, и тут сразу же стало очевидно, что господь щедро слал хозяину свои великие и богатые милости.

На камчатных скатертях блистали серебро, хрусталь, фарфор, вазы с последними грустными цветами и пышными питомцами теплиц, разноцветные бутылки вин и настоянных водок с ювелирными пробками, бесконечные закуски, цельные рыбы во всем своем великолепии, жареные птицы в блестящем оперении, причудливые красные омары и креветки, и раки, и зеленые огурцы.

Все громче, все бездумней застолье, лица, глаза блестели, алели губы, белые салфетки мелькали у разгоряченных лиц, руки поправляли бакенбарды и височки, тосты говорились все громче, все чаще хлопали пробки шампанского — и французского и донского…

Именинник царил в центре стола, справа, слева от него — генералы Йнзов, Раевский, Пущин, Бологовский, полковник Орлов Федор Федорович — брат именинника, безногий атлет-гигант из лейб-уланов. Против именинника — лицом к лицу Пушкин, Липранди, греческие повстанцы с Ипсиланти во главе, все в черных куртках, черноусые, огнеокие, молчаливые, преувеличенно серьезные, тут же молдавские бояре… Шум пира сливался в один накатывающийся гул, словно некий великан стонал изнеможенно и удовлетворенно в упоенье питьями и едой. Смерчем над морем шел пир, захватывал души, неся их в крутящиеся облаках хмеля под расписным потолком… Пушкину чудились уже другие, деревянные рубленые палаты, такой же веселый гул, неразличимые лица…

«Пир идет, как у меня в «Руслане», — думал Пушкин. — «Ей-богу же, прав Липранди…»