Александр Солженицын. Портрет без ретуши

В разговоре содержится логическое противоречие: Рубин заявляет, что книга не о быках и тореадорах, не о корриде, а Нержин, несмотря на это, на отрицании строит свои утверждения. Подобной ошибки не допускают даже начинающие журналисты. А этот отрывок поможет лучше понять применяемый Солженицыным литературный метод.

Если бы Александр Солженицын действительно обладал чутьем художника и писателя, он легко бы мог понять, что в рассказах Хемингуэя речь идет вовсе не об «убитых быках», а о чувстве страха, которое испытывает человек, об одиночестве, печали, об испытании судьбы в критической ситуации. Если бы он внимательно прочел «Зеленые холмы Африки» или «Снега Килиманджаро», то понял бы, что в них тоже речь идет не о «затравленных львах».

Краткий диалог из романа «В круге первом» вновь точно показывает, насколько прав был сидевший вместе с Солженицыным в марфинской «шарашке» Ивашев-Мусатов, когда говорил о «примитивизме и неграмотности чувств» Солженицына.

Этот примитивизм и вопиющая неграмотность, естественно, пронизывают его литературное творчество. Солженицын создал для себя модель «титана», которую можно описать следующим образом: одинокий, с трудной жизнью столкнувшийся автор, который поставил перед собой цель – стать неофициальным историком-художником недавнего прошлого своей страны. Именно на эту «неофициальность» и делает ставку Солженицын, и делает это весьма ловко. Дело в том, что современная антисоветская пропаганда путем простого передергивания фактов стремится преподносить все то грязное и фальшивое, что приходит из социалистических стран, так сказать, неофициальным путем, как «хорошее», смелое, правдивое. И наоборот, все официальное под влиянием пропаганды приобретает оттенок «лживого», «насильственного», перевернутого и навязанного. Вот на этой струне и играет свою политическую песенку лауреат Нобелевской премии Солженицын. Однако к модели литературного великана, как ее стремится создать Солженицын, относится и кое-что другое: «„Я вижу лучше“, „я вижу дальше“, „я решил“. Именно в этих словах Вашей книги (речь идет о книге „Бодался теленок с дубом“. – Т. Р.) я вижу Вас целиком и полностью, Александр Исаевич», – написала в открытом письме А. И. Солженицыну советский историк, дочь поэта Александра Твардовского.

И это абсолютно точно. Характерно для Солженицына быстрое, почти мгновенное изменение тактики. Не получилось с написанием (кто в этом виноват?) и «официальным» изданием книги «Люби революцию», так вот вам «неофициальный» «Архипелаг ГУЛаг».

Не следует, однако, идти по пути упрощения. Ибо явления в этом мире могут быть простыми, но не упрощенными. Уже в начале нашей книги было сказано, что войти в мир А. И. Солженицына означает вступить в мир противоречий. Вот очередное из них. Получив Нобелевскую премию в области литературы, Солженицын все же понял, что как литератор он успеха не добился. В этом он вновь признается сам в подзаголовке к «Архипелагу ГУЛаг» – «Опыт художественного исследования». «Единственный раз в жизни и Солженицын смог быть искренним: открыто признать свое писательское поражение».

В самом деле, язык творений Солженицына настолько тяжел и малопонятен, а изложение настолько сумбурно, что вряд ли кто захочет дочитать его «сочинение» до конца.

Но как и почему потерпел поражение писатель?

Уже тот простой факт, что Солженицын не сумел из отдельных деталей-кирпичиков создать картину своей эпохи и занялся сочинением политических памфлетов, доказывает это лучше всего.

Да – но почему?..

Э. Хемингуэй в книге «Зеленые холмы Африки» пишет: «Трудности закаляют писателя точно так, как в огне закаляется сталь». Далее он высказал мысль о том, что каждый настоящий писатель должен пройти через какие-либо тяжелые жизненные испытания, такие, например, как война, заключение…

Солженицын проделал именно такой жизненный путь. По его собственным словам, он прошел «огонь и воду, медные трубы и чертовы зубы».

И память у него почти гениальная. Он прошел не только фронт и заключение, но и много поездил по бескрайней советской земле. Дневник путешествий, как его описывает Н. А. Решетовская в период рязанского «тихого житья», был заполнен весьма солидно: «Поезда подбрасывали нас в самых различных направлениях от Москвы. Мы ездили в Ленинград, оттуда в Осташков или в Прибалтику; в следующий раз мы отправлялись в Крым или на Кавказ, во Владимир или в Иркутск…

На пароходах мы проплыли по Волге, Оке, Москве-реке, по Днепру, Каме, Белой и даже по Енисею.

Самой удивительной для нас рекой был Енисей».