Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

В 1934 году Борис Пастернак перевел эту поэму, его перевод можно считать основополагающим и родоначальным для поэм Важа Пшавела на русском языке. (Перевод Мандельштама не носил такого основополагающего характера.) В переводе осуществились современные принципы реалистического перевода, другие уже могли пройти «по живому следу». Пастернак установил не близость к подлиннику вообще, а близость особого рода, исследовать которую представляется насущной задачей.

В 1934 году Пастернак писал С. Спасскому: «Это настоящая близость к тексту, та пережитая и точная близость, тот тип близости, то ее понимание, которое, не сговариваясь, мы, в количестве 3-х – 4-х человек (Вы, я, Тихонов, отчасти Антокольский), невольно и естественно установили. А сколько горячей, драматической, взаимороднящей правды в том, что четыре поэта, не уславливаясь, под действием одного и того же закона, формировавшего их жизнь этих лет, так хватаются за эту возможность и так пишут русские стихи, получая от Грузии побужденье и оправданье! И опять – близость!»[191]

Присовокупим еще одно высказывание Пастернака, которое проясняет, на что именно ориентирован этот «тип близости»: «Переводы либо не имеют никакого смысла, либо их связь с оригиналом должна быть более тесною, чем принято. Соответствие текста – связь слишком слабая, чтобы обеспечить переводу целесообразность. Такие переводы не оправдывают обещания. Их бледные пересказы не дают понятия о главной стороне предмета, который они берутся отражать, – о его силе»[192]

. Итак, цель – сила. Средство же ее осуществления – непременная оригинальность самого перевода. «Переводы мыслимы, потому что в идеале и они должны быть художественными произведениями и, при общности текста, становятся вровень с оригиналами своей собственной неповторимостью… переводы не способ ознакомления с отдельными произведениями, а средство векового общения культур и народов»[193].

Так и принял перевод «Змеееда» Валериан Гаприндашвили, выступивший на Первом Всесоюзном совещании переводчиков (январь 1936): «… Первое чувство, которое испытали грузинские читатели, было чувство благодарности к русскому поэту, воплотившему на своем языке один из шедевров грузинской поэзии… Нигде не устает он быть оригинальным. Оригинальность – это его свойство, глубоко присущая ему черта. Перевод „Змеееда” глубоко музыкален, и музыка эта, созданная Пастернаком, еще раз убеждает нас в том, какого великого поэта мы имеем в лице Важа Пшавела».

Через полтора десятилетия после Пастернака поэму «Змееед» перевел и Заболоцкий. Почему? Он не мог не перевести эту центральную поэму в ряду всех переведенных им поэм. Причем он не соревнуется, не собирается превзойти Пастернака; как и в случае с Цветаевой, он дает другой перевод, другую систему. Кроме того, кое-что в переводе Пастернака и в его поэзии, вероятно, не принималось Заболоцким тех лет.

Какую-то память, отголосок этого давнего неприятия некоторых сторон Пастернака можно вычитать в одном позднем (1956) письме Заболоцкого. Правда, отношение в целом к Пастернаку у Заболоцкого было всегда благоговейным, о чем он и поведал в стихотворении «Поэт» (1958), где Пастернак назван «Выкованный грозами России собеседник сердца и поэт» и «То, что было раньше незнакомым, близким сердцу делается тут». В письме Пастернак упомянут из педагогических соображений, но тем не менее: «Советую Вам сравнить старые книги Пастернака с его военными стихами и послевоенными: „На ранних поездах”, „Земной простор”. Последние стихи – это, конечно, лучшее из всего, что он написал; пропала нарочитость, а ведь Пастернак остался, – подумайте об этом, это пример поучительный». И далее такая обмолвка: «…ведь даже „Марбург” Пастернака понятнее Вашего стихотворения!» Все это не умаляет основополагающего значения перевода Пастернака – определенное давление этого перевода на перевод Заболоцкого проявилось в свободном осуществлении той близости к подлиннику, о которой говорилось выше, принципиальном отказе от стилизации, на решении не считать единственным размером при переводе с грузинского хорей и, кроме того, применить перекрестную систему рифмовки.

Пастернак перевел поэму амфибрахием, и это было по-своему героическое решение. Вот характернейший отзыв на перевод Пастернака в «Литературной газете», прямо противоположный отзыву Валериана Гаприндашвили: «…народная напевность поэмы В. Пшавела не нашла в переводе Б. Пастернака достаточно чистого и музыкально верного отклика… Б. Пастернак заключил специфический ритм Важа Пшавела в размер трехстопного, спокойного амфибрахия со смежными и перекрестными рифмами, не имеющими ничего общего с оригиналом»[194].