Александр у края света

Четвертый урожай удался на славу; он был оказался настолько хорош, что мы смогли запасти зерна на год — минимальный объем, который афинский землепашец обязан прихомячить в закрома, чтобы обрести крепкий спокойный сон — и после этого у нас остались излишки на продажу. К этому времени я закончил телегу, сделав на сей раз колеса с ободьями нужной ширины, и приступил к жатве с первым появлением Ориона — в точности, как и следовало. В сущности, пространства для ошибки у меня почти и не оставалось; тем не менее, забрасывая в телегу тяжелый сноп, я ухитрился неловко повернуться и надорвать спину. Я сполз на землю, корчась от боли, и принялся ждать, когда кто-нибудь пройдет мимо.

В Аттике, где каждый возделывает клочок земли размером примерно с тунику, практически невозможно оказаться вне поля зрения хотя бы одного человека. Здесь, в изобильных пространствах Ольвии, можно идти часами, не боясь, что твое одиночество будет нарушено — в особенности в такие хлопотные периоды, как во время жатвы, когда все снуют между своими полями и амбарами по уши в трудах. Я попытался ползти, но сдался, преодолев едва ли двадцать шагов.

Не стоит и говорить, что из головы у меня не шел отец (как ты помнишь, он умер в весьма схожих обстоятельствах); естественно, я начал беспокоиться, как и любой другой на моем месте. Если я умру, что станет с моим сыном? Кто будет обрабатывать землю, прежде чем он взойдет в возраст? В Аттике моя жена могла бы купить раба, но мы, чтоб нам всем провалиться, постановили в свое время не брать в Ольвию рабов, ибо мы строим истинную республику свободных людей, защищаемую от разложения облагораживающим действием свободного труда; кроме того, на судах не нашлось бы места для быков и рабов одновременно, а быка, если дела пойдут худо, можно по крайней мере съесть. Так что, если возделывать наш надел будет некому, Феано придется зарабатывать на жизнь проституцией или стиркой, а сын сможет унаследовать землю единственным образом — дожить до дееспособного возраста и подать иск; может быть, Тирсений возьмет его в ученики (образ отца, с серьезным видом заявляющего: научи парня ремеслу и он никогда не будет голодать, наполнил мою голову роем диких пчел, копошащихся в щели за косяком); по размышлении же и этот вариант не показался мне таким уж отрадным. Конечно, я доверил бы Тирсению свою жизнь, но это не совсем то же самое, что доверять ему свои деньги, не говоря уж о правах собственного сына; ко всему прочему друг мой был полным идиотом, а мысль о том, что сыну придется болтаться по морям на кораблях, которые могут утонуть — особенно если ими управляют идиоты, у которых мозгов не хватит на то, чтобы их должным образом осмолить...

— Почему ты лежишь на земле? — спросил кто-то.

Это была Феано. Она была последним человеком, которого я ожидал увидеть (ладно, услышать — я лежал лицом вниз и видел только ее ступни); она никогда не выходила в поля, поскольку женщины так не делают, точно так же как собаки не дерутся в переднем ряду фаланги.

— Спину повредил, — сказал я.

— Чего?

— Спину повредил, — повторил я.

— О. И как это тебе удалось?

— Грузил, — сказал я. — Слушай, не могла бы ты мне помочь?

— Ладно, — сказала она. — Что нужно делать?

Сперва от нее было больше вреда, чем пользы, однако через некоторое время мне удалось (между воплями) разъяснить ей технику обращения с надорвавшим спину человеком, и она кое-как смогла поднять меня и уложить на телегу, поверх прекрасной мягкой соломы.

— Что теперь? — спросила она.

— Правь домой, — сказал я.

— Ладно. И как это делается?

Ничто не проходит бесследно, говорят — опыт обучения юной македонской знати ямбическому пентаметру позволил мне худо-бедно растолковать Феано общепринятый способ управления телегой.

— Возьми вот эту длинную штуку, — сказал я. — Теперь залезай на телегу и врежь ею быку по заднице.

— Готово, — ответила она, когда телега внезапно скакнула вперед.

— Пожалуй, — добавил я, — можно было и полегче. Теперь: видишь эти кожаные ремни?

Она вздохнула.

— Я знаю, что такое вожжи, — сказал она. — Не нужно впадать…

— Хватай их, — сказал я. — Тяни левую, когда надо повернуть его влево, а правую, если...

— Да, я все это знаю. Что там насчет остановки?

Каким-то образом нам удалось добраться до дома; по счастливой случайности, Основатель Архестрат (который не заглядывал месяцев восемнадцать) выбрал этот вечер, чтобы навестить меня и устроить скандал по поводу цвета, в который выкрасили храм. Оглядываясь назад, смело можно сказать, что от трехного пса было бы больше проку, чем от него, однако трехногих псов днем с огнем не найдешь, когда они нужны; поэтому он помог Феано втащить меня внутрь, затем толкнул свою речь и удалился.

— Плохо дело, — сказала Феано, критическим взглядом рассматривая меня, растянувшегося в кресле. У меня было ощущение, что из-за моего присутствия комната выглядит неприбранной, но тут я ничего поделать не мог.

— Еще бы не плохо, — ответил я. — Кстати, где пацан?

— В другой комнате, — ответила она. — Или ты думаешь, что я засовываю его в шкаф, когда ухожу из дома?