Александр Васильевич Суворов

– Дарование в человеке есть бриллиант в коре; надобно показать его блеск. Талант, из толпы выхваченный, преимуществует перед многими другими. Он всем обязан не случаю, не старшинству, не породе, а самому себе… О, родимая Россия! Сколько из унтеров возлелеяла ты героев!

Та монархия, которую Суворов видел перед собой, знамена которой он покрывал славой, феодально-чиновничья монархия Екатерины и, тем более, Павла вызывала в нем резкий протест, но самую сущность ее как системы, как политического и социального порядка он не подвергал сомнению. И новую немилость монарха он воспринял как тяжкий, незаслуженный, но непреоборимый удар.

23 апреля, в глухую полночь, Суворов медленно въехал в Петербург. Никто не встретил его. Для официальных кругов не было больше увенчанного лаврами великого полководца; они видели в нем только нарушителя императорского указа.

Карета с больным генералиссимусом добралась до Крюкова канала, где помещался дом Хвостова. Суворов с трудом дошел до своей комнаты и в полном изнурении свалился в постель. В это время доложили о приезде курьера от императора. Больной с заблиставшими глазами велел позвать его. Вошел Долгорукий и сухо сообщил, что генералиссимусу князю Суворову воспрещается посещать императорский дворец.

С этого дня началась последняя битва Суворова с неуклонно приближавшейся к нему смертью. Он изредка еще вставал, пробовал заниматься турецким языком, беседовал о военных и политических делах, причем ни разу не высказывал жалоб по поводу своей опалы. Но память изменяла ему; он с трудом припоминал имена побежденных им генералов, сбивался в изложении итальянской кампании (хотя ясно помнил турецкие войны), часто не узнавал окружающих. Разум его угасал. От слабости он иногда терял сознание и приходил в себя только после оттирания спиртом.

Через два дня после прибытия Суворова в Петербург император распорядился отобрать у него адъютантов. Лишь немногие осмелились посетить умирающего героя. Время от времени наезжали с официальными поручениями посланцы от Павла: узнав, что дни полководца сочтены, он проявил к нему скупое, лицемерное участие. Однажды император прислал Багратиона справиться о здоровье полководца. Суворов долго всматривался в своего любимца, видимо не узнавая его, потом взгляд его загорелся, он проговорил несколько слов, но застонал от боли и впал в бредовое состояние.

Жизнь медленно, словно нехотя, покидала истерзанное тело. Неукротимый дух все еще не хотел признать себя побежденным. Когда Суворову предложили причаститься, он категорически отказался, не веря, что умирает; с большим трудом окружающие уговорили его причаститься. Приезжавший врач, тогдашняя знаменитость, Гриф поражался этой живучести. Как-то Горчаков сказал умирающему, что до него есть дело. С Суворовым произошла мгновенная перемена.

– Дело? Я готов, – произнес он окрепшим голосом.

Но оказалось попросту, что один генерал желал получить пожалованный ему орден из рук генералиссимуса. Суворов снова в унынии откинулся на подушки. По целым часам он лежал со сжатыми челюстями и закрытыми глазами, точно пробегая мысленным взором всю свою трудную жизнь. Древиц… Веймарн… Прозоровский… Репнин… Потемкин… Нико– лев… Павел I… Тугут – длинная вереница людей, присваивавших его лавры, мешавших его победам, истязавших его солдат, заслонявших от него народ, хотя все свое военное искусство он основал на тесной связи с народом. Однажды он вздохнул и еще внятно произнес:

– Долго гонялся я за славою. Все мечта!

На последней поверке слава оказалась недостаточной платой за полную чашу горестей и за растраченные исполинские силы; но в свой смертный час Суворов отыскал другие результаты, иное оправдание прожитой жизни: служение отчизне, а через нее и человечеству.

Смерть подступала все ближе. На старых, давно затянувшихся ранах открылись язвы; началась гангрена. Суворов метался в тревожном бреду. С уст его срывались боевые приказы. И здесь не покидали его призраки последней кампании. В забытьи, при последних вспышках воображения он исправлял ошибки австрийцев, осуществлял поход на Геную. В последнем исступленном усилии он прошептал:

– Генуя… Сражение… Вперед…

Это были последние слова Суворова. Он еще судорожно дышал, ведя свою последнюю борьбу. Во втором часу пополудни 6 мая 1800 года дыхание прервалось на полувздохе.

В обтянутой черным крепом комнате водворили набальзамированное тело полководца. Вокруг были разложены на стульях все ордена и отличия. Лицо Суворова было спокойно; при жизни у него давно не видели такого выражения.

Весть о кончине Суворова произвела огромное впечатление. Толпы народа теснились перед домом Хвостова; многие плакали.

На другой день после кончины Суворова Державин писал Львову: «Вот урок, вот что есть человек!»

Недавно воспевавший полководца:

Твой ли, Суворов! се образ побед?Трупы врагов и лавры твой след…

он теперь посвятил ему прочувствованное стихотворение «Снигирь»: