Александра

— Оговор это. Его Васька Заречный, ирод такой, подкинул. Специально. Он хотел ссильничать нас, да мы не дались. — Евлампий аж крякнул от такой наглости. Я усмехнулась.

— Это кого ссильничать? Вас что ли? Прости Господи, меня грешного. Да вас и силком брать не надо, сами подол задираете.

— Лжа это. Мы подолы не задираем ни перед кем. Мы с Миленой ещё девицы. Честь свою бережём. Вдруг какому добру молодцу какая из нас понравится и возьмут в жёны сироту.

— Да… — Дьяк аж поперхнулся. Пара стражников бывших в избе засмеялись.

— Во даёт! — Смеясь сказал один из них. А одна из сестёр, продолжая обнимать мои ноги продолжала:

— Лжа это, светлая Царевна. Не погуби сироток. Век тебе благодарны будем. Бога за тебя молить будем.

— Господа за меня молить не надо. Отпусти ноги мои. И встань. Обе встали. — Спокойно проговорила им. Сёстры подняли на меня глаза. — Мне повторить?

Обе встали на ноги. Смотрели на меня. Я на них, каждой в глаза, по очереди. Может лица то у них и невинные и глаза такие же, но всё же очи, это зеркало души. И я видела, что за образом невинности прятались довольно хитрые и изощрённые личности. Обошла их по кругу. Ценные кадры. Помыть их, переодеть, красоту навести и отличные оперативники получаться.

— Воровать вас кто научил? — Задала вопрос.

— Светлая Царевна… — Попыталась возразить самая говорливая из сестёр, но я её одернула.

— Молчи. Я вас обеих на сквозь вижу. И не сметь мне лгать. Вопрос повторить?

Они обе замолчали. Смотрели на меня испуганно. И это был настоящий страх.

— Да известно кто научил, Светлая Царевна. Фома Косой. Тятька ихний. В прошлом годе правда, люди то забили его на смерть на торжище, за кражу. Стар он стал, сноровку потерял, вот и попался. Но дочерей своих успел обучил поганому мастерству. — Ответил за сестёр дьяк.

— Это правда? — Подняла лицо говорливой за подбородок. — В глаза мне смотри.

— Правда. — Тихо проговорила она.

— Ладно. Посмотрим, так ли вы обе хороши в своём ремесле.

— Это как? — Евлампий удивлённо посмотрел на меня. Как, впрочем, и сами сёстры.

— А так. Но это дело государевой важности. Поэтому, Евлампий, не задавай лишних вопросов. Если они на самом деле такие, как ты говорил, значит останутся у меня. А если нет, верну тебе. И делай с ними что хочешь. Опросные листы на них у тебя?

— У меня, Светлая Царевна.

— Приготовь их. Я заберу вместе с девицами. Сестёр пусть их пока выведут на улицу. Там княжьи латники стоят, присмотрят за ними. Мне ещё кое с кем поговорить надо. — Глянула на сестёр. — Не вздумайте что-нибудь у кого-нибудь взять. И бежать не вздумайте. Поймаю. А будете слушать меня, голодать больше не будете. Спать в тепле и чистоте и одежду нормальную носить, в которой не стыдно будет на людях показаться. Понятно?

— Понятно, пресветлая Царевна. Неужели это правда?

— Правда.

Сестёр вывели на улицу. Я просмотрела ещё несколько таких мошенников. Отобрала двух мужчин. Точнее, только один был взрослым. Второй совсем ещё юнец. Наконец, стала просматривать душегубов и татей, как их называли на Руси. Остановилась на одном из экземпляров уголовного мира. Гаврила Чёрный. Имел свою банду-шайку. Грабил купцов, вообще всех, кто имел неосторожность поехать куда-нибудь без нормальной охраны. Грабил и убивал. Агенты разбойного приказа сумели выйти на него и подстеречь, когда он сунулся в Москву. Гаврила планировал ограбить одного купца. Но на этом его фарт закончился. Его взяли. Перебили практически всю его банду. Сумели уйти только пятеро, плюс жена Гаврилы, такая же жёсткая и отмороженная атаманша. Звали её Марфа. Гаврилу привели закованного в кандалы. Поставили передо мной на колени. Я спокойно рассматривала его. Он, взглянув на меня, ухмыльнулся.

— Неужели сама пресветлая Царевна Александра? — И тут же получил удар сапогом от одного из конвойных. Упал на пол. Я посмотрела на конвойного и кивнула ему. Он приободрился.

— Тебе, тать, никто не разрешал говорить. Говорить будешь, когда Пресветлая Царевна разрешит тебе. — Пояснил конвойный. Гаврила с трудом поднялся на колени и замер, опустив голову.

— Знаешь ли ты, Гаврила, что с тобой будет? — Он молчал.

— Отвечай. — Прорычал страж.

— Знаю. — Гаврила не поднимал головы.

— Тебя колесуют. — Гаврила промолчал.

— Осталось его жёнушку поймать. Марфу. — Сказал Евлампий.

— Марфу вы не поймайте. — Неожиданно ответил Гаврила. Стражник замахнулся, но я его остановила.

— Любишь, жену то свою? — Спросила приговорённого.

— Конечно. Марфу нельзя не любить.

— Значит, сильно любишь? — Он ничего не ответил, ноя по его глазам поняла. Очень сильно. — Вижу сильно люба она тебе. А она то тебя так же сильно любит, Гаврила? Или она уже забыла о тебе? Золотишко с серебром взяла, да нового муженька себе завела?

Гаврила вскинулся. Я остановила рукой стражника. Его глаза горели каким-то дьявольским огнём.

— Нет. Марфа любит меня. Она против воли родительской пошла, сбежав ко мне. С детства любит меня, а я её. Вот только я был из простых, холоп, а она дочь служивого боярина.

— У, какие у вас тут мексиканские страсти кипят. — Улыбнулась я, глядя на Гаврилу.