Александрия. Тайны затерянного города

Был уже разгар зимы, близилось Рождество. В отчаянии Массон гадал, сколько еще перемен сезонов он застанет в неволе. Он не знал, в чем его, собственно, обвиняют: в шпионаже на Россию, в путешествиях без надлежащих документов или в чем-то совершенно другом? Охрана, не отходившая от дверей камеры, относила все его письма прямиком Бину. Всего одна новость радовала: его дело перешло на рассмотрение к Эндрю Россу Беллу, начальнику Бина. Белл писал Массону вкрадчивым официальным тоном с вопросом: «Не передавали ли вы в распоряжение врагов британской власти сведения, которые могут быть полезны им в ходе наступательных действий или побудить их к суровому обращению с лейтенантом Лавдеем, их пленником?» «Должен напомнить вам, – грозило то же письмо далее, – как важен вопрос, заданный выше, для вынесения решения о вас как о преданном подданном британского правительства»[1067]. Стейси, вернувшийся в Кветту, ежедневно навещал Массона и помогал ему в подготовке защиты. Одновременно он заботился, чтобы Массон не мерз в камере. «Передаю вам сукно, – писал он ему. – Простите, но это лучшее, что есть, оно поможет хотя бы от холода»[1068].

Стейси был полон решимости вернуть другу доброе имя. «Будьте так любезны передать мне записку, которую вы написали на обложке одной из книг, ту, что я прочел у вас в тюрьме, – просил он Массона. – Она слишком убедительна, чтобы ею пренебречь»[1069]. «Мне стыдно за ту непочтительность, от которой страдает без всякой вины мистер Массон, – писал Стейси Бину. – Это самое ужасное обращение!»

[1070] «Я делаю все, что, знаю, сделали бы вы для меня, – писал он самому Массону. – Я прошу их не об услуге, а о справедливости»[1071]. В глубине души Стейси не сомневался, что «и Бин, и Хаммерсли уверены в ошибке, из-за которой мистер Массон не только томится в заключении, но и терпит невероятные лишения», и ищут способы снять с себя ответственность[1072].

Рождество Массон провел в одиночестве, под наблюдением охраны[1073]

. «Мне так жаль, что вы не можете сменить застенок на место у моего костра», – писал ему из Калата Стейси. Доброжелатели Массона в Калате, даже из числа тех, кто стерег его в Кровавой камере, не могли поверить, что он опять в неволе. Один из них просил Стейси «освободить [Массона]; я сказал тому бедняге, что это не в моей власти, но что удерживать вас бесконечно они не смогут. Я уже предвижу публикацию ваших книг»[1074]. В Калате свирепствовал голод, и Бин запрещал Стейси покупать еду[1075]. «Мне нечего вам отправить, – писал он, – к тому же такие траты при нынешних обстоятельствах не дозволяются, да я и не знаю там никого из тех, кто принимает решения»[1076]. Этого было достаточно, чтобы Стейси отчаялся. «Я этих людей совсем не знаю, – писал он Массону. – Вот бы здесь оказались вы!»

[1077]

Бину пришлось, наконец, письменно изложить свои доказательства. Все новогодние дни он корпел над бумагой. Несколько месяцев назад он полностью утратил контроль над своей территорией, и положение продолжало ухудшаться[1078]. «Этот болван Бин, – шептались в Калькутте, – уже причинил Массону все гадости, какие только мог, и теперь растерян из-за нового поворота дела»[1079].

За неимением другой отдушины Массон пристрастился к сочинению длинных писем в газеты – грустных и издевательских, делавших из Ост-Индской компании «посмешище»[1080]

. «Я полон решимости, – предупреждал он Bombay Times, – насколько хватит сил, клеймить недобросовестность и подлость тех, кто подбил дурных или глупых людей подвергать сомнению мою честь и честность»[1081]. Стейси пытался снизить градус его негодования – безрезультатно. «Думаю, стоит пускать в ход факты и избегать любых высказываний, сделанных в сердцах, – учил он Массона. – Конечно, трудно говорить о вашей неволе и о ее условиях без боли. И все же, облекая ее в слова, вы не способствуете успеху дела»[1082].

В конце концов, продержав Массона взаперти много месяцев и всласть помучив его вшами, Бин нехотя признал, «что не выяснено больше ничего, что устанавливало бы нелояльность мистера Массона как британского подданного»[1083]. Иначе говоря, дело Массона рассыпалось. «Пусть каждый, кто прочтет письмо капитана Бина, – писала Bombay Times, – попробует назвать более нелепый документ! Если же кто-то назовет, нам придется заключить, что его познания по части глупостей дипломатии оставляют желать лучшего»[1084].