Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Пусть и неверно, в мерцании, пусть и с отдельными изъянами, но в картине вырастает истинная правда искусства. И в этом фильме Балабанову можно простить и огрехи в композиции, и незамкнутость в четкое целое сюжетных ходов и характеров. К тому же и сравнить-то почти не с чем, у других киношников тема последней кавказской войны звучала всегда по отработанной схеме. Большое число простеньких и хорошо намыленных ТВ-поделок, почти во всем театральность, все ходы заезжены до дыр, одно подражательнее другого. «Девятая рота»? Там другое – там все исключительно по части духоподъемности, там про героизм. Но ведь был и «Груз 300» задолго до него, снятый, кстати, на родной Свердловской киностудии…

Да, возможно, Лешку отличали честность и внешняя открытость. Да и все мы были такие. И я его помню таким, но только свое мнение, как мне казалось, ему всегда было дороже. И ведь можно быть честным – и не во всем порядочным. Можно быть честным – и не всегда справедливым. Или быть честным – но в меру убеждений. Ведь мы с Лехой и раздружились когда-то небеспричинно – где-то на почве убеждений, по соседству с правдой, которая у каждого своя. (Хотя мне и льстило, что общаюсь с будущим режиссером кино, и не хотелось рвать старую дружбу.) Я знал, что он был честным, что в открытую не врет, хотя при случае мог и подластиться, чтоб добиться своего, но его правда уже вступала в противоречие с моим видением вещей. Вполне возможно – ретроградским и примитивным, на его думку…

К чему это я? Что честность не главное в человеке? И да, и нет. В человеке все – и да, и нет. И опять же, как сказал один японец, нет ни одной мудрой и блистательно сформулированной мысли, которой было бы нельзя противопоставить не менее мудрую и не менее лаконично изложенную, но при этом полностью противоположную по содержанию. Ведь, с другой-то стороны, честность – это абсолютная добродетель, безусловное благо, характеризующее развитое гражданское общество. Поскольку происходит от слова честь, от понятия «достоинство». И это единственно верное средство спасения для изолгавшегося мира. Честность и правдивость. Но только честность – в полноте проявлений, взвешенная и объективная. Даже и с пониманием, что у каждого правда своя – и свой образ чести. Правда-то своя, а вот истина философская всегда едина. К единству в этой истине-правде и следует стремиться. И не только философу, но и художнику, интуитивно ее нащупывающему.

Вот только, увы, не всегда художника хватает на то, чтобы в поисках изобразительных средств уйти от пристрастности и тенденциозности. Тем временем многие теоретики искусства и постулируют авторский субъективизм как основной инструмент раскрытия художественной правды. Творчество художника тем органичней и значимей, чем уникальней его творческий метод, чем более он не похож на других. И ведь они правы – так и есть, поэтому художнику и трудно между Сциллой объективного и Харибдой субъективного в творчестве.

Балабанову было труднее всего. Он ведь выступал в амплуа правдоруба. Он лишь вбросил в киносмотрящий народ несколько авторских пассов на тему национального, доведя их до высказываний в «Войне» и «Кочегаре». Только в «Войне», где боевики устрашают русских жуткими убийствами, где бросают героиню Ингеборги Дапкунайте голой на веревке в горный поток для омовения, нас все же с явным перевесом призывают к русской правде, заявляя правду чеченского боевика лишь номинально. А в «Кочегаре» автор рефреном дает исторические изъяны отношений большого народа и малого – сочувственно в сторону малого.

И если в картине «Война» чуткое ухо слышит и нотки, близкие к пропагандистскому официозу, ведь такое кино и было востребовано, то в «Кочегаре» он начинает ставить проблемы русской имперскости, которая выступает покорителем и даже бесчувственным поработителем, и тем одновременно калечит собственный этнос. Пусть и в жанровом формате, не конгруэнтном заявленной теме. Эта тема жила в нем – и пульсировала болью.