Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед

Отделены ли от земли идеи Платона? Нет, сейчас я идеи понимаю у него как нечто единое с вещами. Платон монист, а не дуалист. Разумеется, у него есть отдельно небо и земля. Но тут не просто дуализм, такой, что между небом и землей нет общения. Мне всегда претил этот дуализм. И в юности тоже я его не принимал. Теперь мне стало всё совершенно ясно. У Платона не дуализм. Противоположность неба и земли — это просто его манера выражения. Посмотри например его «Парменид», первая часть. Там же просто критика дуализма. Конечно, вторая часть «Парменида» очень отвлеченная, очень тонкая. Здесь, казалось бы, развертывается диалектика чистой идеи. Но глупо думать, будто ни о земле, ни о человеке ничего уже не говорится, когда речь заходит об идеях. Идеи это же чистая логика! А логика приложима ко всему! Таких мест, где Платон занят чистой логикой, много. Здесь ничего не говорится о земных вещах. Но считать это дуализмом никак нельзя.

В учении об идеях, если читать подряд тексты Платона, большей частью полная неразбериха. Поэт и писатель и не обязан всё расчленять, разбирать как профессор. В «Филебе», например, ум, берется в таких разных смыслах! Он и полноценное бытие, и сам Зевс, и что угодно. Платон не хочет ничего, ни даже свою логику, логически представлять. Даже «Тимей», поздно написанный, где

всё казалось бы должно упорядочиваться, содержит возвращения к прежней манере. Стиль платоновский до сих пор еще не изучен.

Гениальная натура. Ей претило входить во всякие подробности. , прекрасное трудно, — так иной раз кончается у него диалог. Никакого результата не получено. Значит, Платона интересует самый процесс искания. Он погружен в споры, у него такая драматическая мысль. Иной раз трудно формулировать, что он хочет сказать.

У Аристотеля мысль отчетлива, но изложение скверное. Как у Гегеля. Часто мы его не понимаем. Это у обоих профессорская трудность.

Сейчас у меня в издательстве новый редактор. Рукопись разрослась до огромного труда, его очень легко превратить в кашу. Ну, чтобы не было путаницы, я ставлю номера, буквы и т. д.

Платон — это бесконечность, безбрежное море. Самый стиль его, я говорю, не изучен еще. Эти его речи даже в «Пире», изъезженном вдоль и поперек, не изучены. Состав, структура диалога — ничего не изучено. У него есть разные декадентские украшения, проследить их трудно. Разве есть какая-то определенная структура речи рассказа Эра в X книге «Государства»? А ведь явно у Платона тут был какой-то план, только он не раскрыт. Я предполагаю заняться структурой его книги.

Платона нельзя рассматривать как чистого философа. У него важно изучить стиль. Стиль важно учитывать у всех. И у Гегеля есть места, примеры, от себя данные рассуждения, где через стиль виден он сам, его личность. Взять учение о мировом духе — так там, если разобраться, такой тип выявится! А у нас — мы приукрашиваем, приглаживаем себе Гегеля, как крестьянин Бога. У Гегеля мировой дух безобразничает, такие дела устраивает! Руки не доходят только разобраться во всем этом. Теоретически и логически рассуждая, мы знаем, что мировой дух — это категории, логика. Казенное учение, которое надо знать, чтобы на экзамене ответить. Но мы ведь хотим суть знать! Конечно, профессор, но Гегель ведь и сын своего времени, хотя романтиков ругает. Если это все подробно изучить, Гегель предстал бы в другом виде.

… Работа Мейера доказывает, что основной прасимвол Аристотеля — художественный метод. Эта идея мне давно понравилась. Противоречит представлению об Аристотеле как о схоластике. Пишет Аристотель скверно и непонятно. Да и вид оригинального текста был ужасный. Столетия рукописи провалялись в сырых погребах. Никто о них не знал, черви проели. Аристотель возвысился ведь уже только в Средние века. В Новое время перед публикатором была уже строка, проеденная червяками. Публикатор от себя за свой риск и страх вставлял, что считал правильным. Так пострадала «Поэтика» Аристотеля. Ученые пытались реконструировать ее и не достигли цельности. Я ее критикую насквозь. Гениальность автора видна, но очень много путаницы. Забористость большая, но обрывы… «Метафизика» тоже набор… такой сумбурный набор лекций или записей. Интересно, глубоко — но несвязно. В «Метафизике» собственно двенадцать книг. Вторая книга , альфа малая, вставная, и пятая книга вставная, словарь терминов. Это дело, текстология Аристотеля, — очень такое скверное дело. Ну, конечно, после пятисот лет многое исправлено, приведено к единству…

Так вот, значит: я сам так всегда думал, но Мейер меня поддержал, Мейера я излагаю: у Аристотеля художественная интуиция очень сильная. И теория у него разная, и отдельные термины колеблются. Но Аристотель излагает всё так, что действительно видно единство стиля. У Аристотеля художественные глаза. Это, конечно, у всех греков так. У Аристотеля отвлеченный предмет. У него

профессорский подход бросается в глаза. Но Аристотель ко всему подходит очень художественно!