Алексей Константинович Толстой

А вот ещё проказа Перовского. Приятель его был женихом. Вотчим невесты был человек так себе. Перовский уверил его, что и он страстно влюблён в невесту приятеля своего, что он за себя не отвечает и готов на всякую отчаянную проделку. Вотчим, растроганный и перепуганный таким признанием, увещевает его образумиться, одолеть себя. Перовский пуще предаётся своим сетованиям и страстным разглагольствованиям. Вотчим не отходит от него, сторожит, не спускает его с глаз, чтобы вовремя предупредить какую-нибудь беду. Раз всё семейство гуляло в саду. Вотчим идёт рука под руку с Перовским, который продолжает нашёптывать ему свои жалобы и отчаянные признания; наконец вырывается из рук и бросается в пруд, мимо которого они шли. Перовский знал, что этот пруд был не глубок, и не боялся утонуть; но пруд был грязный и покрытый зелёною тиною. Надобно было видеть, как вылез он из него русалкою и как Ментор ухаживал за своим злополучным Телемаком: одел его своим халатом, поил тёплою ромашкою и так далее и так далее» [30].

Вяземский приводит по памяти лишь один куплет (да и то неверно) из довольно большого стихотворения Алексея Перовского. Полностью оно звучит так:

Абдул-визирьНа лбу пузырьСвой холит и лелеет.Bayle геометр.Взяв термометр,Пшеницу в поле сеет.А БонапартС колодой карт

В Россию поспешает.Садясь в баллон,Он за бостонСестьПапу приглашает.Но Папин сын,Взяв апельсин,В нос батюшки швыряет.А в море китНа них глядитИ в ноздрях ковыряет.

Тут Магомет,Надев корсетИ жаждою терзаем,Воды нагревИ к ним подсев,Их подчивает чаем.То зря, комарНа самоварВскочив, в жару потеет.Селена тут,

Взяв в руки жгут,Его по ляжкам греет.Станища мух,Скрепя свой дух,Им хлопает в ладоши,А Епиктет,Чтоб менуетПлясать, надел калоши.Министр ПитВ углу сидитИ на гудке играет.

Но входит попИ, сняв салоп.Учтиво приседает.Вольтер старик.Свой сняв парик,В нём яицы взбивает,А Жан Расин,Как добрый сын,От жалости рыдает.

Кажется, что именно с этих стихов в русскую поэзию вошла «прутковщина». Но зачинателем её следует признать не Алексея Перовского, а знаменитого московского острослова Сергея Алексеевича Неёлова. Он устно отзывался стихами на любое событие, произошедшее в Москве. Неёлов сыпал экспромтами всюду — и в Английском клубе, и на балах, и в холостяцких застольях. Его стихи подчас были «не для печати» и редко записывались. Часто они представляли собой пародии на популярные произведения известных поэтов. Пушкин и Вяземский отдавали должное его отточенному языку. Подлинными последователями Неёлова стали Сергей Соболевский и особенно Иван Мятлев, поэмой которого «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею» в XIX веке зачитывались. Друг Пушкина Соболевский вошёл в историю русской литературы своими устными эпиграммами. Мятлев был мастером так называемого «макаронического стиха», в равной степени бывшего двуязычным; в русские стихи вставлялись иностранные (чаще всего французские) слова и фразеологизмы. Это производило большой комический эффект, поскольку, как в поэме о тамбовской помещице госпоже Курдюковой, стихи вкладывались в уста человеку, толком не знавшему ни того, ни другого языка.

Главным заводилой «прутковского кружка» был Александр Жемчужников. Впоследствии он дослужился до крупных чинов, но до конца жизни пребывал едким острословом и шутником, не оставлявшим без внимания ни единой из встречавшихся ему нелепостей. Вот примеры его шалостей, которые приводит князь Владимир Мещерский в мемуарах (объектами шутовства молодого человека были всесильные министры юстиции и финансов — Виктор Никитич Панин и Фёдор Павлович Вронченко):