Алексей Толстой

За восемь дней пребывания в Берлине Алексей Николаевич успел сделать все свои дела. Переговорил с издателями, заключил некоторые творческие соглашения, но, главное, два дня ездил вместе с секретарем посольства по заводам и окрестностям Берлина.

«Впечатлений переизбыток, — писал он 24 марта 1932 года Н, В. Крандиевской, — но устал невероятно, потому что сплю только 5 часов в сутки, по-видимому от старости…» То, что он увидел в Шпандау, просто потрясло Толстого. Никогда еще ему не приходилось сталкиваться со столь резкими контрастами капиталистического мира: дорога к гигантскому зданию с башнями заросла травой, многоэтажные дома со всеми удобствами пустуют, а рядом, у въезда в городок, стихийно возник другой поселок — из фанерных ящиков, похожих на собачьи будки. Заводы Сименса стали, рабочие выброшены за ворота и из квартир и вот теперь нашли себе убежище в этих жалких лачугах. А дома пустуют. Буржуазная цивилизация на высшей точке своего развития смыкается с натуральным хозяйством: безработный человек уходит в лес, в болото, собирает коренья, грибы, ягоды, пытается заниматься огородничеством.

Недалеко от Шпандау Толстой посетил знаменитую Биллу Мендельсона, где все предусмотрено для абсолютного покоя ее хозяина: ничего лишнего, все целесообразно и продумано; для каждого члена семьи белоснежная ванная комната, всюду чистота, оголенность хирургического отделения, но стоит нажать кнопку, как окажешься на бетонной террасе и можешь любоваться красивым видом на озеро… Затем снова автомобиль… Они мчались по тем же изумительным дорогам, восхищаясь мудростью и целесообразностью технического гения немецкого народа. И снова мертвенная тишина встречает их около газогенераторного гиганта, закрытого хозяевами и покинутого рабочими…

26 марта Алексей Толстой выехал из Берлина в Сорренто.

БЕСЕДЫ С ГОРЬКИМ

«Тусинька, милая, второй день в Сорренто, — писал Толстой 29 мирта. — Все представляется сном: Неаполь и городки, горы, Везувий, море и лимонные сады. Когда освоюсь немного напишу подробнее, — пока еще в голове хаос. Здесь меня встретили, как родного. Вчера и сегодня я в гостинице, но с завтрашнего дня буду у Горьких. При их вилле сад с пальмами, кактусами и цветами, террасой; ниже — теннис. Идти вниз узенькими в три-четыре метра извилистыми уличками (за каменными изгородями на высоких деревьях висят лимоны, те самые, которые подают к чаю) — спускаешься к морю, к римским развалинам. На той стороне, в синеве курится Везувий.

Тусинька, сделай экстренно и умненько вот что: Горькие уезжают отсюда 20 апр., я уеду на два дня раньше. Если Генрих вышлет мне корректуру 10-го, то она меня в Сорренто не застанет, и получится катастрофа. Нужно чтобы высылка была немедленно…

Такой спешный отъезд Алексея Максимовича объясняется тем, что он хочет до 1-го мая побывать на Днепрострое. В Берлине я с ним соединюсь и повидимому в Москве мы будем числа 25 апреля. Грустно, что так коротко в Италии, но ничего не поделаешь. Алексей Максимович приглашает тебя осенью в Сорренто…»

Незадолго перед Толстым в Сорренто приехали братья Корины, Афиногеновы, ожидали и приезда Фадеева. Это было обычным явлением здесь: кто-то уезжал, в его комнату непременно кто-то переселялся из гостиницы, чтобы быть поближе к Горькому. И Толстой точно так же, как и многие до него, через два дня поселился в комнате, которую освободил ему Иван Николаевич Ракицкий.

«На юге Италии в марте месяце временами начинает дуть теплый африканский ветер, который называется там «широкко». Он дует днем и ночью, проникает во вее щели, двери хлопают, все время слышишь его назойливый свист. Однажды во время «широкко» мы все утром сидели, пили кофе. Вдруг дверь открывается, появляется полный, с веселым лицом лет пятидесяти человек и говорит: «Здравствуйте, ветер-то воет точь-в-точь, как в Художественном театре, здравствуйте, Алексей Максимович». Алексей Максимович встает, радостно его приветствует, целует: «Садитесь, Алексей Николаевич». Это был А. Н. Толстой, — так вспоминает Павел Корин появление Толстого у Горького. — Он много интересного и веселого внес в нашу жизнь».

Алексей Толстой быстро нашел общий язык с драматургом Афиногеновым, чью пьесу «Страх» совсем недавно поставили в Ленинграде, ездил с ним в Неаполь, был на советском пароходе, отплывающем во Владивосток, а вечером оказались на представлении Жозефины Беккер. Первые дни Толстому не удавалось поговорить с Алексеем Максимовичем: 28 марта было очень много гостей, приехавших из Рима и Неаполя на день рождения Горького, а следующий день он отдыхал от поздравлений и только посоветовал пока не работать, а поразвлечься, отдохнуть, побывать в Неаполе, Помпее, посмотреть окрестные городки.