Алексей Толстой

На съезде Толстого выбрали в президиум, еще раньше он стал депутатом Ленсовета, вступая в касту избранных, что очень точно почувствовал Даниил Хармс в известном литературном анекдоте: «Ольга Форш подошла к Алексею Толстому и что-то сделала. Алексей Толстой тоже что-то сделал. Тут Константин Федин и Валентин Стенич выскочили на двор и принялись разыскивать подходящий камень. Камня они не нашли, но нашли лопату. Этой лопатой Константин Федин съездил Ольгу Форш по морде. Тогда Алексей Толстой разделся голым и, выйдя на Фонтанку, стал ржать по-лошадиному. Все говорили: «Вот ржет крупный современный писатель». И никто Алексея Толстого не тронул»^{688}.

И действительно, трогать его теперь не могли. Те времена, когда какие-нибудь Лелевич, Горбачев или Иезуитов позволяли себе небрежно высказаться о Толстом и ткнуть в его прошлое, миновали. Даже Фадеев едва ли теперь решился бы писать Толстому в таком же тоне, что два-три года назад. Но один человек его все же тронул. Причем тронул буквально, физически. Это был маленький тщедушный человек и великий поэт, про которого Толстой в своей речи на съезде сказал: «Ложью была и попытка «акмеистов» (Гумилева, Городецкого, Осипа Мандельштама) пересадить ледяные цветочки французского Парнаса в российские дебри. Сложным эпитетом, накладыванием образа на образ акмеисты подменяли огонь подлинного поэтического чувства…»^{689}

О столкновении Алексея Толстого с Осипом Мандельштамом не писали в советское время, хотя у этой драматической истории было множество свидетелей. Ее начало относится к осени 1932 года, когда два писателя, Осип Мандельштам и Саркис Амирджанов, позднее выступивший под псевдонимом Сергей Бородин, поссорились из-за того, что Амирджанов занял у Мандельштама денег, но отдавать их не собирался, а вел себя вызывающе и оскорблял жену Мандельштама Надежду Яковлевну. Мандельштам подал на Амирджанова в третейский суд. Судьей назначили Толстого.

Для задерганного, болезненно чувствительного Мандельштама этот суд был делом чести, для Толстого…

«Не успел я в Москве появиться, как на другой день сейчас же меня в председатели суда выдвинули. Там они все в этом Доме Герцена перессорились, перегрызли друг друга, по трешнице занимают, потом, конечно, не отдают, друг друга подлецами обзывают… А теперь вот тащись после обеда вместо того, чтобы вздремнуть… Разбирай тут, кто прав, кто виноват, распутывай литераторские дрязги! Но надо тащиться, а то подумают, что зазнался. Беда! Там этот Осип Мандельштам у кого-то трешницу занял и не отдал или наоборот…» — вспоминал слова Толстого художник Милашевский, который шел вместе с Толстым на суд и во время разбирательства присутствовал.

«Я смотрел… смотрел на этого рыхлого, развалисто мясистого графа и думал: «Откуда у него все это? Это чутье «что сейчас надо», чутье «уровня воды», чутье кому кадить и как кадить!» Это «царедворство» предков ему пригодилось в эпоху «культа». <…> Стали вдруг все замечать, что во время самых исступленных и страстных обвинений друг друга председательствующий стал клевать носом. <…> Как потом утверждали многие… в том числе и Осип Мандельштам, что на суд Толстой пришел пьяным. <…> Среди разбирательства дела Мандельштам воскликнул:

— Я вообще считаю, что все превращается в какой-то анекдот, когда председательствующий позволяет себе спать во время разбирательства, касающегося чести писателя. <…>

Толстой встрепенулся и, взяв слово, предложил кончить дело полюбовно и позабыть о случившемся…»^{690}

.

«Алексей Толстой старался вести дело к примирению. Возможно, он и достиг бы этого, если бы не присущее ему чувство юмора. Он несколько раз мягко пошутил, показав тем самым, что считает все происшествие крайне незначительным. Мандельштам, торжественно относившийся к вопросам чести, счел это новым оскорблением. Он заявил, что за оскорбление, нанесенное ему председателем суда, он расплатится, как найдет нужным. И, высоко задрав голову, вместе с женой покинул заседание»^{691}.

Этот несколько недоброжелательный по отношению к истцу и крайне лаконичный мемуар принадлежит Николаю Чуковскому. Более пространно описывал ту же историю Федор Крандиевский: